– Ты такая мямля, Шурик, – громко выговаривала Алиса Малышкину. – И за что я тебя люблю, спрашивается? Тебя навозят, а ты даже не утрешься! Чего ты пресмыкаешься перед этой публикой? Ходишь весь такой покорный, забитый, с дурацкой улыбочкой, мол, чего изволите, уже бегу, спотыкаюсь и падаю… Тьфу, нашел перед кем унижаться! С достоинством надо ходить, Шурик, с достоинством! Всем видом давая понять, что ты человек, себя уважающий!

– Это как же? – ворчал ее любимый, гремя посудой.

– Как, как… Медленно и печально, блин!

– На себя бы лучше посмотрела, Алиска! – разозлился Малышкин. – Красуешься тут перед ними без одежды, задницей вертишь, сиськами трясешь – на хрена ты это делаешь, скажи? Думаешь, мне приятно смотреть, как ты изображаешь тут какую-то беспутницу? Да у них уже слюна с губ сочится! Смотри, довертишься!

– Это я-то без одежды?! – взбеленилась официантка. – Да я одета так, что ничего не видно, дорогой! Что бы ты смыслил в женской одежде! А если кто ко мне полезет, знаешь, как я ему врежу? Стоп, радость моя, – опомнилась девушка. – Ты кого тут беспутницей назвал, скотина неблагодарная?!

В споре уже рождалась истина, когда полицейские отогнули шторку и полковник первым ворвался в кают-компанию. Малышкин возился у застекленного бара, протирая запылившиеся от долгого неупотребления бутылки. Он отпрыгнул в страхе, словно занимался чем-то противозаконным. Пошатнулся поднос на ладошке у оторопевшей Алисы – она расставляла на столы граненые бокалы и пузатые фужеры. Кинулась его ловить под мелодичный перезвон стекла – и что отрадно, поймала. Подпрыгнула юбочка, мелькнули трусики с изображением дразнящего высунутого языка.

– Как серпом, блин… – сказала девушка, потом опомнилась, прикрыла рот свободной ладошкой. – Ой… Мужчины, вы такие внезапные. А если бы я уронила к чертовой матери весь этот хрусталь?

– История не знает сослагательного наклонения, несравненная наша, – буркнул Желтухин, не без удовольствия разглядывая точеные ножки. – Как тут у нас с коктейлями?

Алиса вымученно улыбнулась. Затосковал среди бутылок стюард Малышкин, втайне, видимо, вожделея о коктейле Молотова. Затем эти двое ненавязчиво испарились. Утомленная публика попадала на мягкие поверхности, издавая сладострастные стоны. Полицейские в сопровождении Бобровича поднялись наверх – на капитанский мостик, несколько минут оттуда доносился возмущенный гомон, шум, потом вся компания без необратимых потерь вернулась обратно. Желтухин брезгливо поджимал губу, полковник Костровой загадочно ухмылялся, а Бобрович потирал свежую припухлость на виске и злобно шипел:

– Мальчишка… сука… убью…

– Поздравляю, господа, – устало заметила Евгения Дмитриевна. – Вы наживаете себе врагов, вместо того чтобы наживать себе друзей. Ничему вас жизнь не учит.

– Переживем, – проворчал полковник, распахнул зеркальные створки бара и присвистнул, обнаружив за ними практически все, чем славится мировая ликеро-водочная промышленность.