– И мне плесните, – проворчал Желтухин, протягивая бокал.

– И мне, – буркнул Бобрович.

– И мне тоже… – заворочался в кресле Глуховец.

– Самообслуживание, граждане! – объявил Костровой, плеснул Желтухину и на этом успокоился. Бурча и чертыхаясь, народ потянулся к живительному источнику, принялся растаскивать по углам содержимое бара. Лишь Евгения Дмитриевна Прохоренко проигнорировала соблазн – она сидела в кресле, сжав подлокотники, словно приготовилась к взлету, и о чем-то увлеченно думала.

– Выпейте, Евгения Дмитриевна, – посоветовал оживившийся Зуев. – Если не выпьете, то скоро обнаружите, что мир вокруг вас наполнен злобными и бесчувственными уродами.

– Спасибо, я уже обнаружила, – сухо кивнула прокурорская работница. – Если не возражаете, первый тост я пропущу.

– Послушайте, – сказала блондинка, выразительно хлопнув ресницами, – а может, это действительно чья-то злая шутка?

– В гробу я видал такие шутки, – проворчал Глуховец, пытаясь вскрыть бутылку виски, которая яростно сопротивлялась. Пальцы были скользкие, а крышка завинчена на совесть. – Ничего себе шуточки. Нас похитили, обобрали, разлучили с близкими, накачали какой-то гадостью и вышвырнули в открытое море, ничего не объяснив. Грубое попрание целого ряда статей уголовного кодекса. Так не шутят, господа.

– Да, будут приняты адекватные меры, и все виновные будут строго наказаны, – важно надув губы, выдал взъерошенный Аркадьев.

– А я и не сказала, что это добрая шутка, – фыркнула Маргарита Юрьевна, поднесла к глазам обе руки и стала рассматривать свои ногти. – Я сказала, что это злая шутка…

– Но женщинам оставили их личные вещи, включая косметички и прочие прокладки и гигиенические салфетки, – заметила Евгения Дмитриевна и обняла свою изящную сумочку, словно на нее кто-то покушался. – Вы не задумывались, о чем это говорит?

– О чем это говорит? – отозвался Бобрович.

– Это говорит о том, что среди похитителей, скорее всего, есть женщина, понимающая, что оставить без личных аксессуаров другую женщину – значит превратить ее в неуправляемую бомбу. А похитителям это не нужно.

Поперхнулась и закашлялась Полина Викторовна Есаулова. А третья представительница слабого пола пропустила сказанное мимо ушей. Маргарита Юрьевна с нарастающим ужасом разглядывала свой маникюр – вернее, то, что осталось от маникюра после бурной ночи и освоения машинного и трюмного пространства. Сморщенная мордашка исполнялась неподдельным отвращением – такое ощущение, что блондинка узрела доисторическое чудовище. Не говоря ни слова, она раскрыла сумочку, выхватила из нее прозрачную косметичку, кучу носовых платков, стала оттирать пальцы, загремела флаконами и щипчиками.

– Вот об этом я и говорю, – удовлетворенно кивнула Евгения Дмитриевна. – А что бы стало, не окажись под рукой необходимых аксессуаров?

– И боевой макияж не забудьте нанести, – проворчал Желтухин, растекаясь с бокалом по дивану. – Ваша косметика скроет от нас вашу истинную суть.

Блондинка, опечаленная испорченным маникюром, все же уловила в адресованном ей послании что-то недружественное. Она подняла голову, отыскала глазами говорящего. Майору в ответном взгляде что-то не понравилось, он беспокойно заерзал.

– Чем вас не устраивает моя истинная суть, Желтухин? – процедила блондинка. – Что вы можете обо мне знать? Мне вы тоже неприятны, но я же не оттачиваю на вас свое остроумие? Вы хотите неприятностей?

– А вы способны доставить неприятности? – изумился Желтухин.