– «Пережито каждым из нас за три года разлуки». Отдает Эмили Дикинсон.

«Я защищаю тебя, даже когда ты далеко, довольствуясь лишь воспоминанием о тебе, и это одно из самых дорогих мне воспоминаний, если не самое дорогое». Мужчина одобрительно хлопает ладонью по листам бумаги, одобрительно прищелкивает языком, потом убирает письмо в конверт, на котором написано «Личное», и пытается раскурить погасшую сигару. Откусывает кончик, зажигает и засовывает ее в рот зажженным концом, дует, чтобы дым пошел через другой конец, затем вытаскивает сигару и берет ее полными и твердо очерченными губами, всем своим видом выражая удовлетворение. Переставляет все со стола на поднос, относит в мойку, где уже покоятся останки других одиноких трапез.

– Пусть миссис Тейт вымоет.

Он направляется в ванную, освещенную лампочками вокруг продолговатого зеркала. Чистит зубы электрощеткой, потом ощупывает пальцем каждый зуб. Зеркало отражает его искаженное лицо – гримасы, которые он сам себе строит; приблизившись вплотную к собственному отражению, он целует себя в губы. Губы, отраженные в зеркале, всегда такие холодные! Снимая на ходу пижаму, мужчина идет в комнату, где царит полный хаос – именно такой день предстоит ему сегодня. С бардаком в комнате контрастирует безупречный костюм на вешалке, словно этот костюм – посланец другого миропорядка, другой грани одной и той же жизни. Когда, надев костюм, мужчина поворачивается к зеркалу, запыленное стекло восхищенно возвращает ему безупречный образ.

– Ты хорошо сохранился, Эдвард. Ты им не по зубам.

Поэтому он не стал дожидаться тяжелого, отделанного красным деревом лифта с цветными стеклами-витражами и спустился пешком с тем достоинством, которое допускали его упитанная фигура и коробка с бутербродами, зажатая под мышкой. Консьерж говорит, что он индеец, а на самом деле он чикано, или наоборот, мужчина никогда не успевает спросить его, потому что видит всегда только профиль этого человека, неизменно сидящего перед шкафчиком с ключами; он высовывается с усталым выражением лица, только когда о чем-нибудь спрашиваешь.

– Меня ждут?

Консьерж кивает. Во втором ряду стоит такси, и внутри он различает толстяка Соумса, который делает ему знаки поторопиться.

– Как ты долго! Полицейский глаз с нас не спускает.

Сегодня роль таксиста досталась Дункану; он оборачивается, чтобы улыбнуться и поздороваться. Зажав нос двумя пальцами, спрашивает с безупречным негритянским акцентом:

– Куда угодно господам, чтобы я их отвез?

Это его любимая шутка, и он один смеется, пока выруливает из длинного ряда машин, направляясь к Мэдисон-Сквер-Гарден. Одновременно нажимает на кнопку, чтобы поднять стекло, отделяющее заднее сиденье от водителя, но успевает услышать Соумса:

– Меня высади в Виллидже.

Когда стекло окончательно отрезает их от Дункана, Соумс быстро говорит:

– Времени мало, поэтому сразу к сути. Как дела?

– Профессор прекрасно справился с заданием.

– Я читал. За ним было установлено наблюдение, чтобы установить, что он не попытается передать каким-нибудь образом другое письмо, Он не пытался связаться с девушкой?

– Нет, не пытался. Теперь мы ждем, что она ответит.

– Это глупо, но так устроен мир.