— Да, да, — сказал я. — Я все это знаю, хотя цены, похоже, растут от недели к неделе. И я знаю про сержанта гонконгской полиции, у которого пятьдесят шесть банковских счетов. Говоря «нет», я имел в виду: «Нет, я не понимаю, кто такой этот мы, — я о том мы, который захватил полунельсоном этот уксусный как-его-там». Кто такой, на самом деле, этот «мы»? — спросил я с прекрасно отточенным небрежением к финтифлюшкам английской морфологии.

Иоанна стремительно переглянулась с комендантшей.

— О, я понимаю, — сказала она. — Ну что ж, наверное, и тебе можно. «Мы» тот — ох, черт, ты и меня заразил — мы суть… или, скорее, мы — просто друзья «Во Син Во», вероятно, старейшего туна в Китае.

— О, а, — немощно отреагировал я.

— Да. Мы как бы с ними спелись. Сейчас это объяснить сложновато…

— Белые рабыни? — деловито спросил я. Иоанна уставилась на меня, после чего хихикнула своим серебряным колокольчиком.

— Нет, Чарли, ты все ставишь с ног на голову, дорогуша.

— Временами да, — чопорно ответил я, ибо мне очень не нравится, когда о моих спаленных причудах упоминают публично. — Но о чем ты? Вы — мы — против белого рабства?

— Ну да, можно сказать и так. Да, это очень проницательно сказано, Чарли. — И она снова закатилась этим своим серебристым смехом.

— Послушай-ка, — сказал я, пытаясь взять подуздцы знаменитый норов Маккабрея. — Я человек не любопытный, но не будешь ли ты любезна сообщить мне — между нами троими…

— Четверыми, — поправила меня она. Я пересчитал нас. Мы были троими.

— Э? — уточнил я.

— Нет, Хо, — раздался у меня за спиной голос. Развернувшись, я оказался в пресловутом просаке. Позади высился массивный китайский джентльмен в шелковом костюме. До сих пор не знаю, как он проник в кабинет.

— Чарли, это мой друг мистер Хо. Мистер Хо, мой муж.

Китайский дядька воспроизвел звуки одновременно как почтительные, так и недоверчивые. Я взял себя в руки и пустился на поиски красноречивой реплики.

— Как поживаете? — вот что у меня вышло.

— Удается, — ответил он. Я улыбнулся, но зубов не показал.

Окутало нечто вроде молчания. Садиться мистер Хо не стал. Иоанна с комендантшей — никогда не выучусь звать ее Сибиллой — смотрели себе в подолы, словно у них там было по пяльцам. Отбивать мячи беседы выпало мне.

— Мистер, э-э, Хо, — начал я жовиально, сверхцивильно — как принято обращаться к ребятам, чей цвет кожи не вполне соответствует вашему.

— Нет, Хо, — ответил он.

— О!

— Нет — не о-хо, не э-хо. Хо, — стоял на своем он. Я заподозрил в себе простака из лингафонного курса; решил самоутвердиться.

— И какова, стало быть, ваша отрасль, мистер Хо? — по-прежнему жовиально осведомился я.

— Бо-бо, — ответил он. Этим замечанием я вряд ли мог бы воспользоваться, а потому дозволил ему упасть на пол — в надежде, что наутро горничная заметет его под кресло.

— Чарли-дорогуша, мистер Хо говорит, что делает людям больно. Этим он зарабатывает на жизнь, понимаешь?

— О, а, — изрек я.

— Чарли-дорогуша, фраза «о а» на кантонском диалекте — очень грубая.

Я произнес очень грубое слово по-английски, после чего повергся в капризное безмолвие.