— Nach Hitler — после Гитлера, — мрачно объяснил Клер. Ему было непонятно, откуда он это знает, но он знал, и совершенно точно. — Через семьсот сорок три года после Гитлера. А Гитлерштадт, конечно, тот город, который мы теперь называем Нью-Йорком.

Раздался тихий переливчатый смех, и кто-то сказал:

— Что? Что он говорит?

Кто-то другой повторил этот вопрос, но не рассмеялся вслед за спросившим.

— Ох, как я рад, что у кого-то ещё есть чувство юмора! Я как раз думал, не могло ли то, с чем мы столкнулись, быть действием какого-нибудь секретного оружия противника. И долен сказать, я не в силах представить, как они могли бы сделать такое, — сказал этот второй.

Снова послышался смех. Клера изумило, до чего веселыми стали эти люди. Кто-то шепнул ему:

— Это Капплер, ученый.

— Я знаю! — кивнул Клер и в отчаянии подумал: если бы я мог получить от него информацию так, чтобы он считал, будто я только шучу.

Стараясь выглядеть беспечно, но чувствуя в душе тяжесть и холод от важности своих слов, он задал вопрос:

— Профессор Капплер, мы могли бы довести этот разговор до логического конца: Существует ли теория времени, которая могла бы объяснить, как можно изменить уже произошедшее событие, чтобы вместо него случилось что-то совершенно другое?

— Разумеется, да, — раздраженно ответил ученый. — Мир полон абсурдных идей. Люди передумали обо всем без исключения. Поверьте мне, кто-то потратил свое время и на эту чепуху.

Клер боролся с желанием схватить профессора за горло и вытряхнуть из него объяснение. Чувство, что надо торопиться, было у летчика таким сильным, что его голос дрожал, когда он говорил.

— Мне было бы любопытно узнать, что это за теория.

— Ну, это нечто иное, как старый фактор…

Тут самолет с головокружительной быстротой свернул в сторону и вниз. Толчок от этого поворота бросил Клера на одно из кресел. Летчик ухватился за его плюшевую спинку с такой силой, что его мышцы чуть не лопнули.

Потом было отвратительное мгновение, когда не было слышно ничего, кроме пронзительного воя — яростного гула двигателей, обычного при пике с включенными моторами.

Стекло раскололось. Пули ударили в блестящее резное дерево и с визгом скользнули по металлу. Где-то рядом пронзительно закричал в предсмертной муке раненый. Клер с ужасом понял, что произошло, и громко выругался. Их огромный транспортный самолет был от носа до хвоста прошит пулеметной очередью.

Клер сумел втиснуть свое тело в относительно устойчивое и безопасное кресло напротив Капплера — и увидел в иллюминаторе тонкие силуэты самолетов со свастикой на крыльях — они были как черные карандаши на фоне светлеющего неба.

Три из них пронеслись мимо, словно три сверкающих под луной черных ангела, и исчезли из его поля зрения — зловещие и прекрасные видения.

Клер подумал, что сейчас ему надо пробраться в кабину и что, сидя здесь, он губит себя — уничтожает свои прежние высокие воинские достижения и посмертную славную память и позорит себя в глазах пассажиров.

Это его конец — полный конец!

Но это не имело значения для Клера. Такие мысли жили а его уме, но, как огненные приведения из легенд, которые сами служили пищей для своего пламени, они существовали в его сознании автономно и не имели никакой связи с физическими действиями летчика. Движущая цель в его сознании была лишь одна — неизменная и всепоглощающая.

Он наклонился через проход к ученому и, почти крича, спросил:

— Что такое эта теория времени?

Клер собирался с силами, готовясь к словесному взрыву, к фонтану обжигающих мозг ругательств, к обвинению, что он, офицер, забыл свой долг, которое будет до самого конца сидеть в его памяти, как заноза.