— Ну, — продолжал палач, — я пришел сюда не затем, чтоб толковать о твоей душе, мне важнее твое тело. Послушай-ка!.. После смерти твой труп принадлежит мне по праву, но закон не лишает тебя возможности заранее продать его мне. Скажи-ка, что ты за него хочешь?

— Что я хочу за мой труп? — переспросил разбойник.

— Да, только, чур, не запрашивать.

Ган Исландец обратился к сторожу.

— Скажи, товарищ, что ты возьмешь за охапку соломы и огонь?

Сторож на минуту задумался.

— Два золотых дуката, — ответил он.

— Ну вот, — сказал разбойник палачу, — ты дашь мне два дуката за труп.

— Два золотых дуката! — вскричал палач. — Это дорогонько. Два золотых дуката за дрянной труп! Нет, мы не сойдемся.

— Ну так не получишь трупа, — спокойно возразил чудовище.

— Ты попадешь на живодерню вместо того, чтобы украсить собой королевский музей в Копенгагене или кабинет редкостей в Бергене.

— Что мне за дело?

— А то, что после твоей смерти народ будет толпиться перед твоим скелетом, говоря: вот останки знаменитого Гана Исландца! Твои кости старательно отполируют, сколотят медными гвоздиками, поставят под большой стеклянный колпак, с которого каждый день заботливо станут стирать пыль. Взамен этих почестей, подумай, что ждет тебя, если ты не продашь мне своего трупа; ты сгниешь где-нибудь в живодерне, изгложут тебя черви или заклюют коршуны.

— Так что же! С живыми ведь делают тоже, маленькие точат, а большие гложут.

— Два золотых дуката! — пробормотал сквозь зубы палач. — Цена неслыханная! Если ты не сбавишь, Ган Исландец, мы не сойдемся.

— Это первая и должно быть последняя продажа в моей жизни; мне надо хоть на чем-нибудь выгадать.

— Смотри, как бы тебе не раскаяться в своем упрямстве. Завтра ты будешь в моей власти.

— Ты думаешь?

Этот вопрос произнесен был с особенным выражением, на которое палач, однако, не обратил внимания.

— Да, есть несколько способов завязывать мертвую петлю, если ты образумишься, можно будет облегчить твою казнь.

— Мне все равно, что ты станешь завтра делать с моей шеей! — с усмешкой заметило чудовище.

— Ну, хочешь получить два королевских экю? На что тебе деньги?

— А вот потолкуй с своим товарищем, — сказал разбойник, указывая на сторожа, — он просит с меня два золотых дуката за охапку соломы и огонь.

— Ты продаешь охапку соломы и огонь на вес золота! — укоризненно заметил палач сторожу. — Да где у тебя совесть! запрашивать два дуката!

Сторож возразил с досадой:

— Будь доволен, что я не запросил четырех!.. Ты сам, Николь, торгуешься как жид, отказывая несчастному узнику в каких-нибудь двух дукатах за труп, который перепродашь какому-либо ученому или доктору по меньшей мере за двадцать.

— Я никогда не платил за труп более пятнадцати аскалонов, — сказал палач.

— Да, за труп воришки или презренного жида, это возможно, — заметил сторож, — но кому неизвестна ценность тела Гана Исландца.

Ган Исландец покачал головой.

— Не суйся не в свое дело, — раздражительно вскричал Оругикс, — разве я мешаю тебе грабить и красть у заключенных одежду, драгоценности, подливать соленую воду в их жидкую похлебку, всякими притеснениями выманивать у них деньги? Нет! Я не дам двух золотых дукатов.

— А я не возьму менее двух дукатов за охапку соломы и огонь, — упрямился сторож.