— Прекрасно, мой храбрый спутник; но каким же образом я завладею этим черепом?

— Хитростью, милостивый государь; может быть во время сна чудовища…

Орденер перебил его:

— Довольно. Твой добрый совет мне не подходит. Мне не к чему знать, спит ли враг. В борьбе я полагаюсь лишь на мою саблю.

— Эх, сударь! Разве не хитростью архангел Михаил победил дьявола…

Спиагудри вдруг остановился, протянул вперед руки и простонал слабым голосом:

— Святые угодники! Что это я вижу там? Посмотрите, милостивый господин, разве не малорослый идет по одной тропинке впереди нас?..

— Клянусь честью, — сказал Орденер, поднимая глаза, — я не вижу никого.

— Никого, сударь? Действительно, тропинка заворачивает и он исчез за скалой… Заклинаю вас, сударь, не ходите далее ни шагу.

— Полно! Если этот субъект так поспешно исчез, это вовсе не доказывает, что он намерен ждать нас; если же он убежал, разве будет разумно с нашей стороны следовать его примеру.

— Да защитит нас святой Госпиций! — прошептал Спиагудри, который в критическую минуту всегда призывал своего патрона.

— Ты принял за человека движущуюся тень спугнутой совы, — заметил Орденер.

— Однако, я убежден, что видел малорослого, хотя лунный свет часто производит странные иллюзии. Под влиянием этого света Балдан Мернейский принял белый полог постели за тень своей матери, что и побудило его на следующий день объявить себя ее убийцей перед судьями Христиании, которые хотели было обвинить в этом невинного пажа покойной. Таким образом можно сказать, что лунный свет спас жизнь этого пажа.

Никто не мог лучше Спиагудри забывать настоящего в минувшем. Одного воспоминание его обширной памяти достаточно было для того, чтобы изгладить впечатление минуты. Теперь история Балдана рассеяла его страх, и он заметил спокойным тоном:

— Весьма возможно, что меня тоже ввел в заблуждение лунный свет.

Между тем они достигли вершины Ястребиной Шеи и принялись осматривать развалины, которые до сих пор были скрыты от них кривизной утеса.

Пусть читатель не удивляется, что мы так часто встречаем развалины на вершинах норвежских гор. Всякий, кто посещал европейские горы, конечно часто примечал развалины крепостей и замков, как бы висящих на хребте самых высоких гор, подобно брошенным гнездам ястребов или орлов.

В эпоху, нами описываемую, в Норвегии этот род воздушных построек в особенности поражал как своею численностью, так и разнообразием. Там попадались то длинные полуразрушенные стены, опоясывавшие утес; то остроконечные тонкие башенки, венчавшие вершину гор, подобно царской короне; то массивные башни, сгруппированные вокруг замка и казавшиеся издали древней тиарой на седой голове высокого утеса. Рядом с тонкими стрельчатыми аркадами готического монастыря виднелись тяжелые египетские колонны саксонской церкви; рядом с цитаделью из четырехугольных башен языческого вождя — зубчатая крепость христианского владетеля; рядом с замком, разрушившимся от времени — монастырь, раззоренный войной.

От этих зданий, представлявших смесь странных и почти неведомых теперь архитектур, от этих зданий, смело сооруженных на местах, по-видимому, неприступных, остались одни лишь обломки, как бы свидетельствующие о могуществе и ничтожестве человека. Быть может в этих зданиях совершались дела гораздо более достойные описание, чем все, о чем повествуют на земле; но событие эти свершились, смежились очи, видевшие их, предание о них утратились с течением времени, подобно угасающему огню — и кто в состоянии теперь проникнуть в тайну веков?

Жилище Вермунда Изгнанника, до которого добрались наконец оба путешественника, было именно одно из тех зданий, с которыми суеверие связывает наиболее удивительные приключение, наиболее чудесные истории.