– Эти праведные мужи, вероятно, проведали о твоем намерении, – заметил Одо насмешливо, – и явились сюда, чтобы выпросить себе кельи в будущем монастыре.

– Вовсе нет, – возразил Осгуд печально, самым варварским образом подражая нормандскому языку, – наш Вельтемский храм, украшенный щедротами короля, побежденного тобою, так нам дорог, что мы не желаем оставить его. Мы только просим позволения похоронить тело нашего благодетеля в нашем храме.

Герцог нахмурился.

– Видишь ли, – подхватил Альред, показывая кожаный мешок, – мы принесли с собой все наше золото, потому что не доверяли этому дню. – С этими словами старик высыпал блестящие монеты на пол.

– Нет! – воскликнул Вильгельм упрямо. – Мы не возьмем и золота за труп клятвопреступника... Нет, если бы даже Гюда согласилась дать столько золота, сколько весит труп ее сына, мы не допустили бы, чтобы проклятый был похоронен... Пусть хищные птицы кормят им своих птенцов.

Нормандцы, упоенные дикой радостью победы, выражали свое одобрение словами герцога, но все-таки большинство баронов и рыцарей дали волю своему великодушному негодованию.

Но взгляд Вильгельма оставался все таким же суровым. Он сообразил, что сможет оправдать конфискацию всех английских земель, которые он обещал раздать своим баронам только тогда, когда докажет, что действительно считал дело короля Гарольда неправым и заклеймит его память проклятием.

Ропот умолк, когда какая-то женщина, незаметно последовавшая за отшельниками в палатку, легкими поспешными шагами подошла к герцогу и проговорила тихим, но внятным голосом:

– Говорю тебе, именем королевы Английской, что ты не смеешь проявить такую вопиющую несправедливость к герою, который пал, защищая свою отчизну.

Она откинула покрывало с лица: прекрасные волосы, блестевшие, как золото, при свете бесчисленных факелов, рассыпались по плечам, и глазам изумленных пришельцев представилась такая красота, подобия которой не было во всей Англии. Всем казалось, что они видят перед собою какое-то неземное существо, явившееся для того, чтобы покарать их.

Только два раза в жизни должна была видеть Эдит нормандского герцога. Первый раз она видела его, будучи еще ребенком, когда выведенная из своей задумчивости звуками труб, сбежала с холма, чтобы полюбоваться на приближающихся всадников; теперь же ей пришлось стоять рядом с ним лицом к лицу в час его торжества, среди развалин Англии на Сангелакском поле.

Смело стояла она, со смертельно-бледным лицом и сверкавшими глазами, перед Завоевателем и надменными баронами, которые громко выражали свое одобрение ее словам.

– Кто ты такая? – спросил герцог, если не оробевший, то чрезвычайно удивившийся. – Мне кажется, что я уже видел твое лицо прежде? Не жена ли ты Гарольда или, может быть, сестра?

– Герцог, – ответил Осгуд, – она была невестой Гарольда; брак их не состоялся, потому что законы наши не могли одобрить его, так как они находились в родстве.

Из среды пирующих выступил Малье де-Гравиль.

– О, повелитель мой! – воскликнул он. – Ты обещал мне графства и поместья; вместо этих наград, незаслуженных мною, позволь мне отдать последнюю честь телу Гарольда: он сегодня спас мне жизнь; прикажи же мне отблагодарить его за это хоть могилой, если я ничего больше не могу сделать для него.

Вильгельм молчал. Однако ясно высказанное желание всего собрания и, быть может, врожденное великодушие одержали, наконец, верх. Душа его все-таки не погрязла совсем в омуте деспотизма и злобы.