Хыяли ходил по базару, расталкивал широкими плечами попадавшихся на его пути прохожих. Никто и не думал толкнуть его в ответ. Достаточно было взглянуть на хмурого, коренастого мангыта с чёрным прищуром глаз, за которым неизвестно что крылось: то ли тоска, то ли желание перерезать глотку любому, чтобы торопливо отвести взгляд и поспешить дальше. Несмотря на жаркий день, на кочевнике был лисий малахай и плотный чапан , а поверх неприглядной одежды красовался серебряный пояс дорогой чеканки и дамасская сабля в ножнах с горевшим на рукоятке рубином.

Хыяли остановился напротив одного из помостов, сдвинул малахай на затылок и почесал вспотевшую голову. Под навесом из неплотно пригнанных досок сидели женщины – молодые, старые, и совсем ещё девочки, прижимавшиеся к своим матерям. Надсмотрщик, кривоногий кипчак, лениво прохаживался по краю помоста, постукивал длинной плетью по сапогу. По его обнажённому торсу стекал пот, оставляющий тёмные разводы на ярко зелёных шароварах.

– Эй, друг, откуда товар? – Хыяли призывно поднял руку, чтобы привлечь внимание надсмотрщика.

Тот неторопливо повёл глазами, но, разглядев воина, с готовностью подошёл к краю помоста.

– Из Малороссии , с литовской границы. Если присмотрел, кого купить, то многоуважаемого купца Хусейна, да ниспошлёт ему Аллах Всемогущий процветания и благополучия, найдёшь там, под красным навесом.

Надсмотрщик указал кнутовищем в сторону, где находился его хозяин, но Хыяли уже пробирался через толпу обратно, недовольно крутя головой и расталкивая гомонящий сброд. До караван сарая, где остановились его земляки, кочевник добрался быстро. Мангыты сидели в глубокой каменной нише под одним из навесов. Они привычно подогнули под себя ноги и неторопливо, с наслаждением подносили к губам деревянные чаши, до краёв наполненные кислым кумысом. Бурдюк с этим напитком был подвешен здесь же, на большой перекладине. Молодой мангыт при виде спешившего по двору Хыяли поднялся с места, нацедил в чашу терпкого кумыса и с почтительным поклоном поднёс воину:

– Испейте, уважаемый юзбаши , день выдался жаркий.

– Печёт, – проворчал Хыяли и стащил с головы малахай. – И неудачи преследуют нас.

Сидевшие в кружке подняли головы, вопросительно взглянули на Хыяли. Всем не терпелось узнать, что имел в виду сотник, но они дождались, когда заговорит старый юзбаши. От шрама, который рассекал щёку почтенного Ахмада баши, лицо старика перекосилось, рот кривился, но воины смотрели на него, как на самого бога войны, на предводителя. Вот и сейчас он говорил за них всех, а они были согласны с каждым словом.

– Не гневи Всемогущего Аллаха, юзбаши. Мы вернулись из трудного набега без потерь, это ли неудача? Седельные сумы наших джигитов полны добычи, мы привели с собой сотню пленников, за них выручим хороший куш. О каких неудачах ты говоришь?

Хыяли жадно глотнул кумыс, смочив пересохшее горло. Бодрящая влага, подобно бальзаму, полилась по раскалённому нутру. Хыяли прикрыл глаза, он наслаждался тенистой прохладой ниши и вкусом кумыса, который каждый кочевник с детства считал божественным напитком.

– Пленников нам здесь не продать, – наконец произнёс он.

Мангыты отставили чаши, один Хыяли продолжал утолять жажду. Никто не торопил его и не заставлял объяснять причин столь неожиданной для всех новости, сама степь воспитала в кочевниках эту несуетность и умение философски наслаждаться каждым куском самой незатейливой пищи. И никто не смел прерывать это действо. Даже годы, проведённые на землях Крымского ханства, не изменили самой сущности степных жителей. Они, как и прежде, были кочевниками со своим сложным мировоззрением, с запутанной в душах религией, где наряду с суннитским исламом в памяти прочно сидел вечный Бог – Тенгри.