– Тише, – шептал он, – тише, маленькая девочка. Не надо плакать. Жизнь не прекращается за воротами Салачика, и ты это поймёшь, как только покинешь Крым. Как много нового и интересного ты увидишь в других землях. И я буду вспоминать иногда о своей сестрёнке.

Мухаммад с трудом расцепил судорожно сплетённые на его шее руки девушки:

– А теперь прости, мне нужно срочно вернуться в Акмесджит, меня ждут.

«О чём он?! – с отчаянием думала Гаухаршад. – Зачем он разговаривает со мной, как с ребёнком или тяжелобольной? Лучше бы Мухаммад смеялся и оттолкнул меня, а я бы ползла за ним следом, цеплялась за его ичиги, за стремя коня. Я молила бы взять меня в Акмесджит невольницей, прислужницей, кем угодно! Только бы он не разговаривал со мной так, только б не называл своей сестрой! Как теперь после его слов можно упасть на колени и говорить бесстыдные слова, которые родились в моей голове этой ночью? Как я посмею сказать это?!»

Она с отчаянием глядела, как мужчина с улыбкой запахивается в плащ и говорит ей что то такое же ласковое, о чём говорил и прежде. «Не уходи, – молили её глаза, – поцелуй меня! Хотя бы один поцелуй, о котором я могла бы вспоминать всю жизнь!»

Гаухаршад шагнула к солтану, протянула немеющие руки. Хриплый шёпот вырвался из пересохших губ:

– Поцелуй меня, Мухаммад… на прощанье…

Он замешкался, но потянул девушку к себе и едва коснулся её щеки. Но спустя мгновение губы мужчины переместились к ушку Гаухаршад, и шёпот прошелестел взволнованно:

– Ты пахнешь духами своей матери.

Она замерла, словно уличённая в страшном злодеянии. Ещё вчера ханбика приказала прислужнице стащить со столика валиде хрустальный флакон с любимыми духами, рецепт которых старичок парфюмер хранил в великой тайне. Этот сухонький, сморщенный, как старый пергаментный лист, старик прибыл с госпожой Нурсолтан из Казанского ханства. Сегодня вечером, нанося на свою кожу ароматные густые капли, Гаухаршад думала о том, что если глаза Мухаммада не увидят перед собой лица любимой женщины, то пусть его обоняние почувствует неуловимое присутствие валиде. И она поняла, что не ошиблась, когда возлагала на духи матери большие надежды в обольщении калга солтана. Мухаммад окунулся в её волосы, вдыхая такой знакомый аромат, его руки уже не касались Гаухаршад с прежней, осторожной лаской, а стискивали девичьи плечи с неподвластной его воле силой. Он застонал, прижимая к себе загоравшееся под его руками тело. Мухаммада больше не нужно было молить о поцелуе, он приник к губам ханбики с такой неистовой страстью, что девушка едва не задохнулась. Но в следующее мгновение мужчина резко отпрянул:

– Нет!.. Всё не так… Прощай!

Солтан исчезал в сгущающихся сумерках, он торопился унести своё желание прочь от девушки, которой не принадлежала ни его любовь, ни его страсть.

Ноги не держали Гаухаршад, она опустилась на скамью и заплакала. Вот и сбылось то, что так неистово хотелось: она добилась поцелуя любимого мужчины. Но почему в тот миг ханбика почувствовала, что этот поцелуй не принадлежит ей? Она украла его у собственной матери, потому что это её целовал сейчас Мухаммад, это прекрасную валиде с такой страстью и всей силой неутолённого желания сжимали крепкие мужские руки. О, если бы она знала, как невыносима будет боль от этого осознания, то не позволила бы Мухаммаду прикоснуться к ней. Нурсолтан всё это время стояла между ними, и незримое присутствие женщины, которая дала ей, Гаухаршад, жизнь и которая сейчас отнимала надежду на счастье вместе с любимым мужчиной, делало боль ещё острее.