— Ваша чрезмерная любезность, баронесса…

Но баронесса, улыбаясь прервала его:

— Нет, нет, не говорите! Не надо зарывать в землю свои таланты. Вы ни в коем случае не должны отставать от жизни… Быть впереди — ваш долг перед отечеством, перед Клотильдой! — Она откинулась в кресле и кончиками пальцев попробовала, хорошо ли сидит шляпка с перьями голубовато-стального оттенка, которая так шла к ней.

Клотильда, наливавшая чай за ее спиной, с едва уловимой насмешкой подняла глаза на Фабиана.

— Обо мне, дорогая, он может и не думать, — сказала она, — этого от него никто не ждет, и менее всего я сама. Но вот о детях ему следовало бы вспомнить. Отец как-никак обязан заботиться о будущем своих сыновей!

Напоминание о детях, которых он страстно любил, заставило Фабиана смутиться.

Баронесса сразу же подхватила этот аргумент.

— Отцу, который так боготворит своих сыновей, не надо даже напоминать об этом, моя милая! — воскликнула она. — Всякий порядочный человек знает, что его святая обязанность — заботиться о семье. Вспомните прокурора Холленбаха, который сразу же перешел в имперский суд, или нашего нового бургомистра, господина Таубенхауза, приехавшего из какого-то захолустного городишки в Померании. Вспомните доктора Зандкуля, который вдруг сделался главным врачом больницы, вспомните.

Зазвоннл телефон. Клотильда торопливо сняла трубку. Разговор шел о прогулке верхом после обеда. Клотильда с радостью согласилась принять в ней участие.

Фабиан воспользовался случаем и поднялся.

— Вспомните, — настойчиво продолжала баронесса, как только Клотильда положила трубку, — о хозяине «Карпа». Да, да, именно о нем. Сын простого трактирщика, — отец его содержал трактир «Золотистый карп». А сейчас? Кто он, по-вашему? Гауляйтер! Первый человек, полновластный повелитель, чуть ли не монарх! Я расскажу вам историю Ганса Румпфа…

Фабиан прервал ее. Он встал и поклонился.

— Я бесконечно сожалею, что должен покинуть дам. Но у меня столько неотложных дел…

Он быстро пошел по коридору. До его ушей донесся звонкий смех Клотильды.

Фабиан торопливо вышел из дому. С портфелем из желтой свиной кожи в руках он деловито шагал по городским улицам. С ним то и дело здоровались, и он едва успевал снимать шляпу, отвечая на приветствия. Его желтый портфель знал весь город; Фабиан состоял членом всех видных корпораций и обществ: союза «Concordia», музыкального и театрального ферейнов, теннисного клуба, мужского квартета, Общества содействия процветанию города и т. д. и т. п. И почти в каждом из них занимал почетное положение. Ни одно общественное мероприятие в городе не обходилось без его деятельного участия.

Городской шум и суета были ему приятны и заставляли позабыть о долгих месяцах пребывания на скучном курорте для сердечнобольных. Автомобильные гудки, звонки трамваев, люди, торопливо пробегающие по улицам, — все это наполняло его снова и снова жизнеутверждающим чувством.

Фабиан был видный, хорошо, сложенный мужчина с безукоризненными манерами, Его загоревшее за время отпуска лицо, вьющиеся каштановые волосы и живые серо-голубые глаза были, пожалуй, даже слишком красивые для мужчины. К тому же он слыл одним из первых щеголей в городе и проявлял почти мелочную заботу о своей наружности.

Сначала Фабиану казалось, что за время его отсутствия ничего не изменилось, и, только приглядевшись как следует, он заметил много разных перемен.

Глядите-ка! Книготорговец Диллингер — Фабиан был его постоянным покупателем — расширил свой магазин, захватив лавку соседа. Странно! Прежде этот Диллингер считался демократом социалистического толка, многие даже называли его коммунистом, а теперь его витрина полна национал-социалистских листков и открыток с портретами нынешних правителей.