Во дворе стоял запах грозы, мокрой земли и побитых градом листьев лимона, и за воротами еще было слышно, как вода стекает в цистерну. Напротив стены справа убрали плитку, и мимолетный проблеск лунного света явил земляную насыпь, вероятно, новую клумбу, хотя и довольно высокую: на ней росли цветы, теперь побитые градом. Все остальное осталось как прежде.

Высоко на крыльце перед образом святого Эльма все еще горела маленькая лампада, ни дождь, ни град ее не повредили. Входная дверь, как обычно, не заперта. В спальне Лауры мерцала еще одна лампада, на этот раз синяя, между портретом Чарльза Филдинга и образком Богородицы. Комната выглядела чистой и опрятной, чувствовалось присутствие хозяйки, словно она вышла лишь час назад: около лампы стояла ваза с нежными мальвами, с которых не упал еще не один лепесток. С чувством невероятного облегчения Стивен сел, и на какое-то мгновение внутреннее напряжение улетучилось, почти лишив его сил.

Он не стал высекать огонь, частично потому, что трутница Лауры оказалось совершенно непригодной, а частично потому, что его глаза уже привыкли к тусклому голубому свету и он видел вполне хорошо. С места, где он сидел, Стивен без труда мог разглядеть портрет, и какое-то время он размышлял об этом грозном, несчастливом и пылком человеке.

«Лаура — единственная, кто с ним ладит», — подумал он, и тут после череды молний Филдинг чуть не выпрыгнул из картины, потом последовал оглушительный раскат грома, словно отсалютовал сразу весь Средиземноморский флот. Снова пошел дождь, и Стивен стоял у окна гостиной и смотрел на ливень и вспышки молний: новая клумба разваливалась под натиском дождя, землю и побитые цветы уносило в сторону двери.

«Напоминает могильный холм», — отметил он, разворачиваясь и садясь за пианино Лауры. Его пальцы, блуждая по клавишам, играли сами, без его участия. Пока не пришла Лаура и Стивен не узнал, как обстоят дела, нет смысла размышлять о том, что следует предпринять. Но всё же он перебирал в голове разные варианты, пока во время затишья не услышал, как где-то в лабиринте плотно сбившихся крыш за двориком зазвонил к вечерне треснувший колокол францисканцев.

Сначала машинально, а затем искренне Стивен прочел молитву о защите во тьме ночной, а затем начал играть черновой вариант первого псалма на дорийский лад. Но получалось не слишком хорошо, да и в любом случае, пианино — неподходящий инструмент для григорианского хорала. Стивен остановился и сидел так довольно долго, полностью расслабившись. Дождь припустил снова, то усиливаясь, то затихая, к тому времени цистерна для дождевой воды уже наполнилась до краев и больше не издавала никаких звуков.

Единственный звук, который теперь долетал до молчаливого заброшенного дворика — шелест дождя, и в этой магии, благородной магии дождя Стивен уловил странный металлический скрежет около двери, ведущей во дворик. Выглянув в окно, он заметил отсвет фонаря под навесом. Скрежет повторился, причем трижды — совсем тихий, но весьма необычный, Стивен когда-то уже слышал нечто подобное: кто-то отмычкой открывал дверь. Не выламывал, а именно подбирал отмычку.

Стивен подождал, пока дверь не откроется — осторожно, медленно, без единого привычного скрипа, и перед тем, как вошедшие погасили свой потайной фонарь, он увидел двух мужчин, высокого и низкого. Они на мгновение остановились, а потом на цыпочках пробежали под дождем через затопленный двор. Стивен тихо прошел по дому к широкой банкетке у окна в спальне Лауры. Шторы были раздвинуты и не давали идеального укрытия, но по его опыту люди редко ожидают, что кто-то спрячется в подобном месте.

Бесшумно проникнув в дом, незнакомцы направились в спальню, освещая ее фонарями.

— Она еще не вернулась, — пробормотал один на французском, осветив кровать.

— Сходи, проверь на кухне, — сказал второй.