Итак, спустя почти семнадцать лет после трагического события, о котором рассказывалось в предыдущей главе, холодным и ненастным ноябрьским вечером несколько человек собралось у очага «Гордонова щита», небольшой, но довольно уютной гостиницы в Кипплтрингане, хозяйкой которой была миссис Мак‑Кэндлиш. Разговор, завязавшийся там между ними, избавит меня от труда рассказывать о тех немногих событиях, которые произошли за этот промежуток времени и о которых нашему читателю необходимо знать.

Миссис Мак‑Кэндлиш, восседая в удобном кожаном кресле, угощала соседок настоящим китайским чаем. В то же время она зорко следила, чтобы сновавшие туда и сюда служанки занимались как следует своим делом. Причетник, он же и регент хора, сидя поодаль, с видимым наслаждением раскуривал субботнюю трубку, время от времени запивая ее приятный дым глотком водки с водой. Церковный староста Берклиф, влиятельное лицо в деревне, сочетал оба вида удовольствия – и трубку и чашку чая с добавленной туда водкой. В сторонке от них сидели двое крестьян за кружками дешевого пива.

– Ты все как следует для них приготовила в зале, и огонь в камине развела, и труба не дымит? – спросила хозяйка одну из служанок.

Получив утвердительный ответ, она продолжала, обращаясь к Берклифу:

– Как я хотела бы, чтобы им было хорошо здесь, особенно теперь, когда у них беда такая.

– Разумеется, миссис Мак‑Кэндлиш, разумеется. Если бы им понадобилось что‑нибудь из моей лавки, хоть на семь, хоть на восемь, хоть даже на десять фунтов, – я бы отпустил им все в долг, как самым почетным покупателям. А что, они в старой карете приедут?

– Вряд ли, – сказал регент. – Мисс Бертрам каждый день в церковь на белой лошадке ездит, ни одной‑то она службы не пропустит, а псалмы петь начнет, так просто заслушаешься.

– Да, и молодой лэрд Хейзлвуд каждый раз после проповеди ее полдороги верхом провожает, – добавила одна из кумушек. – Удивляюсь, как старый Хейзлвуд это терпит.

– Не знаю, как теперь, – сказала другая гостья, – а было время, когда Элленгауэну и самому бы не очень понравилось, чтобы за дочерью его молодой Хейзлвуд увивался.

– Да, было, – ответила первая кумушка, сделав особенное ударение на последнем слове.

– Уверяю вас, милая соседушка, – сказала хозяйка, – Хейзлвуды из Хейзлвуда, хоть это и очень древний и знатный род, лет сорок назад и думать не могли, чтобы с Элленгауэнами равняться. Да, милые мои, Бертрамы из Элленгауэна – это потомки древних Дввгауэев, об одном из них еще песня сложена, как он на дочери майского короля жениться хотел, помните, как она начинается?

Бертрам в чужую плыл страну, Чтоб там найти себе жену…

Мистер Скрой нам, наверно, ее споет.

– Хозяюшка, – ответил Скрей, вытянув губы, и с невозмутимым спокойствием попивая свой пунш, – таланты наши даны нам вовсе не для того, чтобы в субботний вечер веселые песни петь.

– Ой ли, мистер Скрой, что‑то помнится мне, вы недавно еще субботним вечером веселую песенку распевали, а что до кареты, так знайте, уважаемый мистер Берклиф, что ее из сарая не вывозили с самого дня смерти миссис Бертрам, то есть уже лет шестнадцать – семнадцать. Джок Джейбос за ними с моим экипажем поехал, да вот что‑то еще нет его. Темно сейчас, правда, хоть глаз выколи, но на дороге только два опасных места и есть. Да, впрочем, мост через речку Уорох, коли правой стороны держаться, хорошо можно проехать. А вот Хевисайдский спуск – это смерть для почтовых лошадей, но Джок, тот отлично дорогу знает.

Раздался громкий стук в дверь.

– Это не они, не было слышно, чтобы кто‑нибудь подъехал. Гризл, да поворачивайся же поживее, открывай дверь.