Тем временем Змейка, Светка, Настя и Камилла пробиваются к дворцу понтификов. Мы встречаемся на самых подступах к нему. Светка ухмыляется довольно, глядя на меня:

— Вокруг всё кипит! Даня, ну наконец-то ты не забыл нас в этот раз!

Я усмехаюсь:

— Как мог бы забыть? Да и безопаснее вам сейчас со мной, чем на вилле.

Настя осматривается и спрашивает:

— А где Ледзор?

— Он на задании, — отвечаю я, бросая взгляд в сторону далекого дворца Юпитерского. Морхалу поручено важное дело: захватить самого главного жреца.

Вдруг через кольцо я ощущаю мощный прилив радости Лакомки. Её светлая, искренняя эмоция буквально захлёстывает меня. Она у саркофага, её руки дрожат, глаза блестят, а губы растягиваются в трепетную, едва сдерживаемую улыбку. Она словно не верит своему счастью, и всё-таки её слёзы — радостные, глубокие — скатываются по щекам. Я чувствую её облегчение.

«Мелиндо, спасибо!» — голос жены звучит в моей голове.

Я улыбаюсь, мысленно отвечая: «Это только начало, солнышко, только начало. Я верну всех твоих родных, мы узнаем, где они.»

Мы подходим к дворцу понтификов.

Жаворонки уже проникли в храмовый комплекс, плотно оцепив дворец, никого не пропуская внутрь. Мы направляемся в сторону главного фургона, где развернуто полевое командование операции. У ворот нас сначала пытается остановить дежурный, но его осаживает римлянин в погонах трибуна — он делает знак рукой, и путь перед нами открывается. Я оборачиваюсь к Морозову:

— Юрий Михайлович, останьтесь с моими женщинами. Вам незачем лишний раз показываться.

Морозов кивает, соглашаясь без слов. Оставив своих спутников, я направляюсь к фургону.

Трибун, оглядев меня, сдержанно, но с едва скрываемым вызовом произносит:

— Итак, русские. Цезарю очень интересно узнать, на каком основании вы вторглись в римский Капитолий.

Я спокойно отвечаю:

— Угроза жизни. Моя свояченица была заточена в местных подземельях.

Трибун хмурится, его взгляд полон недоверия.

— Ваша родственница? Что за нелепость? С чего бы ей находиться здесь?

— Этим я и хотел бы поинтересоваться у понтификов, — отвечаю я. — Может, всё же позволите нам поговорить?

Трибун вскидывает голову, бросая мне неприязненный взгляд:

— Мы сами разберёмся с понтификами. Они под защитой Цезаря.

Между тем из массивных дверей и высоких окон дворца доносятся глухие, но явные звуки перестрелки — ритмичные вспышки выстрелов, перекрываемые криками и лязгом стали. Жаворонки схлестнулись с охраной понтификов, и бой разгорается с полной силой.

Я усмехаюсь:

— Под защитой, значит? Ну что ж, хорошо.

Цезарь вступил в игру, и теперь всё сводится к гонке. Он намерен захватить Капитолий. У меня планы поскромнее — обчистить сокровищницы, но и от старших жрецов грех отказываться.

Я включаю энергозрение. Жаворонки ворвались внутрь дворца, и, несмотря на их слова о «защите», убивают всех, кто встаёт у них на пути, лишь бы добраться до понтификов первыми.

Трибун смотрит на меня с холодной решимостью.

— Граф, я впустил вас не для того, чтобы выслушивать ваши просьбы, — произносит он резко. — Цезарь ставит ультиматум: у вас есть три часа, чтобы покинуть Капитолий. Какие бы причины у вас ни были для мести Юпитерскому, утром мы уничтожим каждого русского, ступившего на священную землю.

Я невозмутимо киваю.

— Чего-то подобного я и ожидал услышать. Передайте Цезарю, чтобы он не волновался. Через три часа наших людей здесь уже не будет. Просто исчезнет всякий смысл.

Возвращаюсь к Морозову и своим женам с Настей и Змейкой. Я бросаю взгляд на дворец, подвергшийся штурму, и принимаю решение.