Николай Ивановичъ, занятый счетами и не слыхавъ начала разговора, развелъ руками.

— Не понимаю я, зачѣмъ тебѣ, замужней женщинѣ, красивыхъ офицеровъ разбирать! сказалъ онъ.

Глафира Семеновна только презрительно скосила на мужа глаза и ничего не отвѣчала.

Подъѣхали къ желѣзнодорожной станціи. Нищій съ багромъ подцѣпилъ лодку у пристани и кланялся, прося себѣ за эту услугу на макароны. Николай Ивановичъ разсчитался съ гондольеромъ. Сбѣжались носильщики, стали вынимать изъ гондолы сундуки и саквояжи и понесли ихъ въ желѣзнодорожный залъ.

— Какъ билеты-то намъ теперь брать, Глаша? У тебя вѣдь еще въ Петербургѣ было записано, суетился около жены Николай Ивановичъ.

— Вьена, віа Понтебо… отвѣчала Глафира Семеновна, взбираясь по ступенькамъ на станцію, обернулась къ каналу лицомъ и сказала:- Прощай, вонючая Венеція! Разочарована я въ тебѣ. Не такой я тебя воображала.

— Стоитъ-ли съ ней прощаться, матушка. Плюньте! перебилъ ее Конуринъ.

Черезъ полчаса они сидѣли въ поѣздѣ. Глафира Семеновна вынимала изъ сакъ-вояжа маленькій сверточекъ въ мягкой бумагѣ и говорила:

— Очень рада все-таки, что кружевной воланъ вчера вечеромъ себѣ купила. Ужасно дешево, а венеціанскія кружева вещь хорошая. Убрать его куда-нибудь подальше, а то черезъ австрійскую границу будемъ переѣзжать, такъ какъ-бы пошлину за него не потребовали.

И она стала запихивать свертокъ за корсажъ.

Николай Ивановичъ записываль въ записную книжку стоимость только что сейчасъ купленныхъ билетовъ и тяжело вздыхалъ.

— Ежели въ Вѣнѣ не остановимся на ночлегъ, а съ поѣзда на поѣздъ перемахнемъ, то, авось, какъ-нибудь въ двѣ тысячи восемьсотъ рублей вгонимъ свою заграничную поѣздку, произнесъ онъ.

— Голубчикъ! Николай Иванычъ! Ради самаго Господа не будемъ въ Вѣнѣ останавливаться! воскликнулъ вдругъ Конуринъ. — Ну, что намъ эта самая Вѣна! Пропади она пропадомъ! Мнѣ къ женѣ пора. Когда я ей еще написалъ, что черезъ двѣ недѣли буду дома! А ужъ теперь четвертая недѣля съ той поры идетъ. Поди, съ часу на часъ ждетъ меня. Охъ, икнулось… Должно быть вспоминаетъ меня. Что-то она, сердечная, теперь дѣлаетъ!

— Да что ей дѣлать? Чай пьетъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

— Пожалуй, что по теперешнему времени чай пьетъ, согласился Конуринъ.

— Ну, проси вонъ мою жену, чтобъ она въ Вѣнѣ не останавливалась.

— Матушка, барынька, мать командирша, явите божескую милость, не заставьте насъ останавливаться въ Вѣнѣ, упрашивалъ Конуринъ Глафиру Семеновну.

— Надо-бы мнѣ въ Вѣнѣ кой-что себѣ купить изъ шелковаго басона, ну, да ужъ хорошо, хорошо.

Конуринъ торжествовалъ. Онъ чуть не припрыгнулъ въ вагонѣ.

Поѣздъ тронулся и вышелъ изъ желѣзнодорожнаго двора. Ѣхали опять по насыпной дамбѣ. Направо была вода и налѣво вода.

— По морю, яко по суху… говорилъ Конуринъ, смотря въ окно. — Въ Питеръ ѣдемъ! Въ Питеръ къ женушкѣ любезной! радостно восклицалъ онъ.

LXXIX

Дорога изъ Венеціи на Вѣну черезъ Понтебо — одна изъ живописнѣйшихъ желѣзныхъ дорогъ. Путь лежитъ черезъ неприступныя дикія горы. Изъ Венеціи Ивановы и Конуринъ выѣхали въ ясное, теплое утро. Было больше двадцати градусовъ тепла на солнцѣ, но когда они начали взбираться на горы, быстро похолодѣло. Глафира Семеновна, сидя въ вагонѣ, начала кутаться въ плэдъ. Супругъ ея и Конуринъ, хоть и были разогрѣты коньякомъ, который они захватили съ собой въ запасъ въ изрядномъ количествѣ, но тоже надѣли пальто. Подъ Понтебо на горахъ показался снѣгъ. Снѣгу становилось все больше и больше. Въ нетопленныхъ вагонахъ сдѣлалось совсѣмъ холодно.