Салли Доуэр расплакалась. Без всхлипов и рыданий, только слезы по щекам покатились. Она промокнула их малюсеньким платочком и выбежала, прикрыв за собой дверь — опять-таки тихо, без грохота.

Я посмотрел на дядю, он на меня.

— Бедное дитя, — сказал он. — Жаль, что мы…

Не дослушав его, я направился к двери.

— Догоню-ка я ее. Попробую уговорить, чтобы отнесла свои двести баксов психиатру.

— Осторожней, Эд, с психами опасно связываться!

Опасно, спору нет, но я и не собирался связываться с Салли Доуэр, просто хотел ей помочь. Нехорошо как-то, что она выскочила от нас вся в слезах. Ненавижу, когда женщины плачут, психованные они или нет.

Лифт, судя по цифрам на панели, находился четырьмя этажами выше, и Салли, судя по цоканью каблуков на лестнице, не села в него. Правильно, с пятого и пешком недолго спуститься. Услышав, что я иду следом, она замедлила шаг, и я догнал ее перед первым этажом.

— Простите, если обидели, мисс Доуэр. Могу я для вас что-нибудь сделать? Лично, не как детектив — профессиональную помощь без согласия дяди оказать не получится.

Она не плакала больше, только одна щека еще не просохла.

— Не знаю, чем бы вы могли помочь, мистер Хантер.

Честно говоря, я тоже не знал — разве что посоветовать ей сходить к психиатру, а такой совет с бухты-барахты не выпалишь.

— Давайте просто выпьем и побеседуем? — Я пустил в ход свою воскресную улыбку, рот до ушей. — Вреда от этого не будет, во всяком случае.

— Хорошо, мистер Хантер, — кивнула она.

— Зовите меня Эдом.

Она так и сделала, а я стал называть ее Салли. Мы заняли столик в баре неподалеку и взяли пару холодных коллинзов.

Для начала я решил выяснить, сильно ли у нее мозги набекрень.

— Расскажите что-нибудь о себе, Салли. Где родились, чем на жизнь зарабатываете, кто родители, что едите на завтрак. Марсиан прибережем на потом.

— Вы в них не верите, правда?

— Нет. Забудьте о них и рассказывайте.

— Мне двадцать два года. Родилась я в штате Колорадо, в городке, про который вы наверняка не слышали. Секо — «сухой» по-испански. Сейчас там население всего две-три тысячи человек, но в то время, когда шахты работали, было около десяти. Я жила там до двенадцати лет, до смерти родителей.

— Они оба умерли?

— В одну ночь. Маме стало плохо — острый аппендицит, как мы узнали позднее. Жили мы в десяти милях от города, а вечером началась буря, и телефонные провода оборвало. Папа сел в машину и помчался за доктором. Проехал всего две мили, сорвался с обрыва на горной дороге и разбился насмерть. Наверное, вел автомобиль слишком быстро. Его нашли только утром, когда мама уже умерла от перитонита.

Рассказывала она довольно спокойно, но для девочки двенадцати лет это, конечно, было ужасом. Я спросил, находилась ли она одна с матерью.

— Нет-нет. Доктор приехал все-таки, но спасти ее не сумел. И сестра со мной была, и соседи. Папа уехал часов в восемь вечера — когда к полуночи он не вернулся, мы поняли, что случилось несчастье. Мама сильно мучилась, и Дороти — сестра моя, на два года моложе — побежала к ближайшей соседке. Гроза закончилась, телефон починили. Соседка вызвала доктора и пришла к нам.

Да, это несколько светлее картины, которую я себе мысленно рисовал — девочка одна в доме рядом с умирающей матерью. С доктором и соседкой уже не так страшно.

— Значит, у вас есть сестра? А братья?

— Нет, больше никого. Дороти, полагаю, ближайшая моя родственница.

— Полагаете? Не уверены?

— По крови, бесспорно, самая близкая, — с легким смешком уточнила Салли.