— Гляди-ка, ночь давно, а ты еще здесь. Уходи немедленно, уплывай, отчаливай.
Но Руфу одолевали разные проекты.
Может, уголок отдыха устроить, полочку с книгами?.. И территорию в порядок привести. Если взять да выложить дорожки щебнем или кирпичом или мелкими дровишками — что найдется, — тогда и сапоги не нужны будут, в тапочках можно, в босоножках… Пройдешь по дорожке до кормушки, а корм по транспортеру идет, только принимай… А что? Невозможно? Люди вон вокруг земли летают, а нам и это невозможно?
— Прежде всего, Женя, надо добиться настоящего помещения для уток. Чтобы по норме было, просторно. Тогда и утята душить друг друга не будут, и мы не будем так мучиться.
— А почему ты не потребовала?
— Я требовала… — Руфа замялась. — Савелий Петрович сказал, что везде так…
— А ты?
— И еще сказал — покажите сначала работу, посмотрим, справитесь ли…
Женя нахмурилась и тихонько вздохнула.
— Он, может, и рад был бы, если бы мы не справились, — это на него похоже. И почему мы все это сами должны придумывать? Ведь он — директор, мог бы подсказать, он же все знает, он же хороший хозяйственник…
— А может… не такой уж хороший? — задумчиво сказала Руфа.
Женя опустила голову.
— Может быть, — еле слышно сказала она.
— Так я пойду. Не уснешь здесь?
Женя энергично затрясла головой:
— Нет, нет. Ни за что не поддамся.
— Смотри не поддавайся. Сейчас особенно глядеть надо. Слышала, что у Веры-то?
Женя встрепенулась, испугалась:
— Что? Что?
— Лисица приходила. Не успели оглянуться — четыре утки лежат с перегрызенным горлом. А пятую унесла. У самой изгородки так и лежат рядком.
— Ой! Когда же?
— Прошлой ночью. Так что — поглядывай.
Женя схватилась за виски — жест, бессознательно перенятый у матери.
— Да если я, проклятый сурок, дам себе уснуть, да если что-нибудь такое… Тогда меня, сонную тетерю, убить будет мало.
Сегодня отцовская лодочка ждала Руфу. Руфа взяла весло, привычным движением оттолкнулась от берега, помахала Жене рукой на прощание. Лодочка вошла в туман, и Руфа исчезла, словно ночное видение. Нет никого, только Женя да березы, да звезда над головой, да еще утки под навесом.
Утки услышали всплеск воды и тотчас откликнулись тревожным лепетом — проснулись.
— Спите, спите, — сказала им Женя, — я здесь, не бойтесь. Вот еще бояки какие.
Женя нарочно говорила вслух, звук ласкового человеческого голоса успокаивает эту нежную, чуткую птицу. Да и самой как-то веселее, когда разговариваешь или напеваешь…
Запад погас. Ночные шорохи ожили в затаенной тьме островка, словно кто-то проснулся там и смотрит на Женю из-за кустов и неслышными шагами подходит все ближе и ближе к берегу, а может быть, уже и спускается в воду. Вон что-то плеснуло в камышах, чуть слышно булькнуло и затихло…
Женя вся напряглась, затаила дух. Ночь, и озеро, и деревья, казалось, тоже затаили дыхание и ждут, что будет дальше. Безотчетный страх холодком пробежал по спине. Еще минута — и Женя вскрикнет и убежит без оглядки от почерневшего ночного озера, от его тяжкого и недоброго очарования.
И вдруг в эту жуткую минуту утки проснулись и заговорили, залепетали, зашевелились под навесом. От их голосов, таких домашних и таких привычных, сразу исчезли все наваждения.
— Иду, иду! — откликнулась Женя. — Кто вас тут потревожил?
Женя побежала к навесу, а в голове уже метались испуганные мысли — лиса? Утащила? Уже лежат белые уточки у изгороди с перегрызенным горлом?
Мимо навесов, по влажному, прибитому волной песку, важно шла серая кошка. |