Вдруг он хмыкнул, что заставило меня вздрогнуть. В первое мгновение в голову пришла безумная мысль: «Господи, все это было шуткой, сейчас он меня отпустит». Но Эл лишь сказал:

– Мне нравится твоя храбрость. Ты отличный парень. Джек – сильный мужик, а ты едва не уложил его на месте. – Он вновь усмехнулся. – Это выражение удивления на его лице многого стоит. – Протянув руку, он взъерошил мне волосы. – Ты напоминаешь мне моего Пола. У него тоже храбрости было хоть отбавляй. Готов поспорить, что уложил добрую дюжину дикарей, прежде чем сам свалился. Проклятые апачи.

Я пристально посмотрел на Эла, когда тот покончил с веревкой. Сын, убитый индейцами апачи? Эту информацию мне было не переварить – чересчур она была чужда. Все, что я знал, – это то, что остался в живых благодаря ему и что, как бы я ни просил, он меня не освободит. Оставалось надеяться, что я смогу быстро распутать веревки после их ухода.

Завязав последний твердокаменный узел, Джек с кряхтением поднялся и взглянул на меня.

– Что ж, Кольер. Нам пора расставаться.

Он полез за чем‑то в задний карман брюк и стал там шарить. Я уставился на него, чувствуя, как сильно бьется у меня сердце. Увидев в его руках этот предмет, я похолодел. Я не вырвусь из своих пут и не вернусь к отправлению поезда.

Он зашел мне за спину.

– Поскольку я не собираюсь сидеть здесь и караулить еще несколько часов, – заявил он, – придется тебя вырубить.

– Не надо, – пробормотал я.

Мне было с собой не совладать. Никогда раньше я не видел дубинку. Отвратительное, устрашающее оружие.

– Ничего не поделаешь, парень, – сказал он. – Только не двигайся сейчас. Если будешь сидеть смирно, я попаду в нужное место. А если станешь сопротивляться, могу случайно раскроить тебе череп.

Я закрыл глаза и стал ждать. «Элиза», – подумал я. На миг мне показалось, что я вижу ее лицо и на меня смотрят эти неотступно преследующие меня глаза. Потом голову опалило вспышкой боли, и я провалился в темноту.

* * *

Придя в себя, я последовательно испытал целую серию мучений: пульсирующую боль в затылке, болезненность мышц живота, онемение рук и ног. Все тело пронизывал неприятный озноб. Наконец я открыл глаза и вперился в темноту, пытаясь вспомнить, где нахожусь. Я чувствовал, что мои руки, ноги и туловище туго стянуты веревками – следовательно, я по‑прежнему нахожусь в 1896 году, должен находиться. Но который сейчас час?

Я попытался сесть. Безуспешно – я был настолько крепко связан, что больно оказалось даже глубоко дышать. Напрягая зрение, я продолжал всматриваться вперед. Постепенно темнота отступила, и я заметил слабый свет, проникающий сквозь трещины в стене. Так это точно 1896 год – я связан и брошен в сарае. Я попытался пошевелить ногами, морщась от боли. Они были настолько крепко связаны вместе, что кровообращение почти прекратилось.

– Давай, – сказал я, приказывая себе думать, действовать.

Если я смогу хотя бы подняться, то доковыляю до двери и распахну ее, может быть, найду на пляже кого‑нибудь, кто придет мне на помощь. Я изо всех сил пытался приподнять спину от пола, почувствовав, как подо мной холодно. «Костюм, наверное, совсем испачкался», – подумал я. Я прилагал все усилия, чтобы сесть, и эта незначащая мысль меня раздражала.

Не справившись, я с глухим звуком повалился назад, слабо вскрикнув от острой боли в затылке. Разбил ли все‑таки мне Эл череп, несмотря на то что я сидел смирно? Похоже на то. Пришлось надолго закрыть глаза, и тогда только боль утихла. Я ощутил смрадную атмосферу сарая – смешанный запах гниющего дерева и сырой грязи.