Дуглас сидел с опущенной головой, невидящими глазами уставившись в чашку.

Когда Дуглас вернулся к себе, Афины дома не оказалось. Закрыв за собой дверь, он сразу понял, что можно и не трудиться ее звать. Она вечно забывала оставить свет, и дом застыл в холодной неподвижности, говорившей о том, что он уже много часов пустует.

Дуглас повесил куртку в гулкой прихожей и прошел на кухню; линолеум неприятно холодил ноги. В первый год их семейной жизни Дуглас нередко обнаруживал, что его ужин состоял из овсяных хлопьев для завтрака или хлеба с сыром. У Афины не было склонности к домашнему хозяйству, и после нескольких неудачных попыток заниматься домом она напрочь потеряла к этому делу даже притворный интерес. И вот недавно, не сказав матери, он нанял Бесси, местную старожилку, следить за запасами продуктов на кухне и время от времени класть в холодильник пирог или запеканку. Дуглас знал, что Бесси считает Афину ужасной. В беспомощной попытке защитить репутацию жены как хорошей хозяйки он говорил, что у нее от муки крапивница.

На полке его ждал пирог с сыром. Дуглас сунул его в духовку, закрыл дверцу и обшарил глазами кухонный стол в поисках записки с объяснением. Обычно ее записки были не слишком информативны: «Милый Дуглас, скоро вернусь. А.» Или: «Выскочила глотнуть свежего воздуха». Или: «Отправилась прокатиться». А со временем Афина и вовсе перестала их оставлять. Правда, сегодня его это не слишком огорчило. Он явно был не в том настроении, чтобы с кем-либо разговаривать, даже с собственной женой.

Он достал из буфета тарелку, бросив мимолетный взгляд на фото Афины, сделанное им во Флоренции. Первый год был сказочным. Они три месяца путешествовали по Италии на красном родстере «MGB» Дугласа, останавливаясь в маленьких пансионах и нередко шокируя своих хозяек непривычными проявлениями любви. Афина дала ему возможность почувствовать себя королем: восторженно визжала, когда он вел машину по горному серпантину, нежно прижималась к нему в уличных кафе, сладострастно обвивалась вокруг него в темноте. Но по возвращении в Англию, несмотря на прекрасный дом со свежим ремонтом, собственную лошадь, подаренную мужем машину и оплаченные им уроки вождения – как водитель она оказалась совершенно безнадежной: он уже давным-давно перестал возмущаться по поводу очередной вмятины на бампере, – она мало-помалу становилась чуть менее любящей, и ему все труднее было ее ублажить. И ее совершенно не интересовали его планы по распределению общественных благ. А ведь он так надеялся вдохновить ее своими замыслами. Как ни крути, именно она в свое время натолкнула его на эту идею.

«Давай все это отдадим, – предложила она одним чудесным летним днем, когда они устроили пикник на берегу форелевого ручья. – Выберем в деревне самых достойных и подарим им земельные наделы. Словом, сделаем так, как в Америке поступили с рабами».

Она шутила, конечно. Совсем как тогда, когда объявила, что мечтает стать джазовой певицей, и он, желая сделать сюрприз, оплатил ей занятия пением.

По правде говоря, в последнее время Афина стала страшно капризной, хотя он изо всех сил старался не обращать на это внимания. Он никогда не знал, чего от нее ждать. Она то кокетничала с ним, льнула к нему, пыталась очаровать нелепыми планами, то становилась холодна как лед, словно он нарушил какое-то неписаное правило. Но если он отваживался спросить ее, в чем дело, она взрывалась и просила оставить ее в покое. И тогда он не осмеливался прикасаться к ней даже в постели. У него до сих пор был жив в памяти тот случай, имевший место две недели назад, когда она буквально скинула его с себя, обозвав грязным животным.

Он бросил взгляд на фотографию улыбающейся, радостной жены. Снимок сделан за полмесяца до второй годовщины их свадьбы. Возможно, им стоит сменить обстановку и на недельку-другую вернуться в Италию.