Изменить размер шрифта - +

— Я совсем запутался, добрая женщина: что, по-вашему, истинно, а что нет? Одного я не хотел бы: искушения соблазном.

— Да кто тебя спрашивает, нежить, чего ты хочешь, а чего нет!

— Вот что, Ара, — примирительно сказал Леонард, — дай-ка ему молочка с бхангом, такого, как на индийской свадьбе натирают, и будет с него.

— Жених, тоже мне, — хмыкнула Аруана, — алхимический и алфизический.

Однако густое и сладкое молоко в большой и плоской деревянной чаше все-таки появилось. «В самый раз и Белле полакать, — подумал Шэди, — хоть какая она мне невеста».

Пока он пил, ради удобства усевшись за столик, парочка собачников тихо смылась. Шэди вздохнул чуть свободнее — умствования попа и мусульманина изрядно его тяготили. В харчевне тоже стало как будто просторнее: сеть подобралась кверху, люстра никак уже не напоминала висельника, факелы разгорелись ярче, а котел вообще засверкал, точно небольшое светило.

— А знаете, Арауна — или Аруана все-таки? — произнес он в куда более развязном тоне, чем его обычный, — я вспомнил одну историйку, которая случилась со мной, и к тому же случилась не во сне, а на самом деле. Правда, история не бог весть какая складная, а дидактики в ней и вовсе ни на грош.

И он начал рассказывать новеллу, которую прилично будет озаглавить -

 

ИСТОРИЯ О ЗЕЛЕНОМ ШАРИКЕ

Случалось ли вам, голубушка, в детстве дружить с девчонками? Конечно, я соображаю, что вы, по логике вещей, сами были одной из них, в отличие от меня; ибо я чисто номинально и по факту наличия некоего потенциально прямостоящего органа считался мальчиком и мужчиной. Нет-нет, я имею в виду только то, что девочки — да и девушки, и вообще все женщины — между собой не дружат, а водятся: дружба — понятие, имеющее хождение только внутри сильного пола. Как говорили раньше, дружат марсиане, водятся и дружатся венерианки, а вот мосты между обеими половинами юного человечества не наводит почти никто. Брак — иная материя, это для взрослых, да и то неизвестно, мост это или меч… Вообще-то я неспособен ни на что, кроме общих мест, вы уж простите меня.

А вот мы попробовали дружить: я и моя одноклассница. Ну, я, конечно, был ее кавалер без страха и упрека, трубадур и портфеленосец. А школьные портфели тех времен бывали тяжеленные: учителя требовали иметь полный комплект на пять-шесть, а то и семь уроков, а еще обувная сменка, и физкультурная форма, и завтрак… Ранцы тогда уже изобрели, но они практиковались только малолетками. В пальто ее втряхивал на глазах у всего класса, сидел если не за одной с нею партой, то прямо сзади — и вовсе не для того, чтобы сдирать диктанты или контрольную по тригонометрии, можете мне поверить: хотя уж если так вышло, отчего не попользоваться? Вот сочинения она писала шибко нестандартные, и пользы классу от них не могло быть никакой.

Мир ее фантазий приоткрывался — с самого, впрочем, уголка, — по малейшему поводу: в пересказах прочитанного, изложении исторических событий, в рисунках и поделках. Чуть что — и ее несло без удержу. Кое-кто из наших вид спорта устраивал из того, что заставлял ее фонтанировать, но всерьез к этому относился, похоже, один я.

К восьмому марта всем девчонкам дарили мимозу, как булгаковской Маргарите, о которой, правда, мы узнали куда позже. А я — цикламен вместе с луковицей. Специально выращивал: на цветы у меня рука была легкая. Любимой учительнице приходилось наши с ней отношения защищать перед всеми одноклассниками и даже почти всей школой — в качестве эталона истинной дружбы. Простим ей недогадливость, взрослые ведь порой бывают так наивны!

Дорога к дому длилась полчаса и шла по довольно необжитым местам, так что я считался еще и ее телохранителем.

Быстрый переход