С успехом наворовывая себе на приличную жизнь, Олька безошибочно угадывал изо всех вещей те, что уже надоели хозяину или безнадежно повисли на балансе предприятий: старомодную мебель, громоздкую бытовую технику, которую не осмеливаются выбросить вон из дома, детали, произведенные в часы аврала или в честь субботника, надтреснутый прабабушкин антик, которым побрезговали и коллекционеры… В общем, каждая из таких Олькиных авантюр или аватар называлась на местном жаргоне почтительно: «Внеурочный приход итальянского Санта-Клауса» — и долго обсуждалась устными и письменными литературными источниками.
Всё то, что пер, вытягивал по лестнице и бросал из окон, тащил Олька в свой специально оборудованный, вычищенный, отлаженный под одного себя подвал. К слову, из-за своих специфических наклонностей он не имел ни официального места жительства, ни родных, видимых вооруженным глазом, — кроме, разумеется, упомянутой выше бабской личности, бюрократически упертой и вообще полумифической. (А имел — не жил бы, твердо были уверены все детские инспектора в округе.) Среди подвальных реликвий, по непроверенным слухам, особенно выделялись:
— слоноподобный телевизор в футляре из почти настоящего дубового шпона, который после травматического знакомства с Твистом с перепуга стал брать вместо юридически положенных ему четырех каналов аж двенадцать и для круглого счета еще один, абсолютно несуществующий в природе;
— универсальный музыкальный центр, к которому Олька присобачил цветомузыку от главного екатеринозаводского фонтана, синтезатор и медиа-программу, выломанную из погорелого «Пентиума», неясно как случившегося в его многообразной жизни;
— рыкливый холодильник двадцати лет отроду, который во время сеансов старческой дрожи и колотуна сбивал хозяину на завтрак, обед и ужин нежно любимое последним сливочное крем-брюле с орехом и ванилью;
— простонародная электроплита на четыре конфорки, которая — после шапочного знакомства с тем же легендарным «Пентиумом» — наловчилась готовить раз в семь быстрее и в девять — вкуснее, чем было принято в хорошем обществе.
По еще менее проверенным слухам, стены подвала были сплошь оклеены афишами тех музыкальных групп и солистов, искренним поклонником которых был Олька. Прочий интерьер был выдержан в том же стиле; на шкафу в непринужденной позе сидел трофейный скелет (невольный дар одной из тех школ, где Ольку пытались научить уму-разуму), люстрой работала хэллоуинистая тыква с алчно горящими гляделками, намекая на интернациональные связи, пол был окрашен в стиле и тоне рекламы кока-колы (или, что то же, национального флага), почивал же юный хозяин в прикольном буковом гробу западного образца: широком, с крышкой из двух половинок, а внутри — белая атласная обивка и мягкий подголовник, обшитый золотым позументом. Последнее казалось особенно шокирующим: сам факт спанья — ладно, для святого подвижника спать во гробе вообще рутина, но когда такой гроб и такой юный аутсайдер…
Все вышеизложенное стало известно читателям некой скандальной газетенки, что каким-то образом вмылилась Ольке в доверие. Статья, которую журналист с претензией поименовал «Интервью с вампиром», по закону подлости осрамила уважаемых городских копов и ментов даже не на весь город — на всю область, на весь край, на целую страну! Вот и поручено было кое-кому в спешном порядке отыскать смутьяна и по любой мало-мальски стоящей причине — наехать, припереть к стенке и прижать к ногтю.
Первое, как мы видели, уже произошло. Второе, если понимать буквально, — тоже.
Она выдохнула воздух, чтобы живот подтянулся, и поднялась навстречу, перекрыв проход.
— Торгуешь, я вижу. И лицензия наверняка имеется, ты ведь такой. А мне одну свою фиговину не продашь?
— Хоть все, сударыня. |