Вертолёты, как это бывает всегда, выскочили из-за горного склона неожиданно. Нас обнаружили сразу же. Я это понял потому, что винтокрылые машины тут же зависли в воздухе напротив нас. Сидевшие в них люди, видимо имели приказ взять нас любой ценой, поэтому без лишних разговоров и суеты они приступили к делу. Выстрела в шуме работы двигателей вертолётов я не услышал, зато увидел, как, обливаясь кровью, рухнул на острые камни прапорщик Димка Сокольников. Первая пуля попала ему в грудь. Он хрипел и силился что-то сказать мне на прощанье, ибо умирал, но не мог выдавить из себя ни единого слова, потому, как второй кусок свинца, выпущенный из винтовки, попал ему прямо в горло. Я мгновенно повернулся в сторону вертолётов. В ближней ко мне машине, пристегнувшись страховочным тросом к эвакуационной лебёдке, на полу у открытой двери сидел, свесив свои ноги вниз, не боясь выпасть из вертолётного грузового отсека, тот, кто ровно полминуты назад убил моего второго закадычного друга, Димыча. Я вдруг почувствовал, как возникшая внутри меня неожиданная и острая боль, быстро разбежалась по всему телу, не забыв дотронуться и до моего сердца. Только некогда мне было в тот миг обращать внимание на свои переживания и чувства. Может быть, когда-нибудь, если мне посчастливится выжить, я вспомню и поразмыслю о них на досуге, но сейчас мой взгляд был прикован к здоровенному парню, который из вертолётного отсека смотрел в мою сторону и нагло ухмылялся при этом. Его чёрного цвета берет, надетый набекрень, залихватски был сдвинут на самую макушку. Этот мускулистый парень с квадратной физиономией не просто сидел, он спокойно целился в меня из снайперской винтовки. Но прежде чем нажать на спусковой крючок, сидевший в вертолёте противник указал на меня пальцем и характерным жестом руки, оттопырив большой палец и проведя им несколько раз поперёк своего горла, ясно продемонстрировал, что он собирается сейчас со мной сделать. «Перепилить, значит, мне глотку решил, ублюдок паршивый, ну посмотрим!?» — мелькнула в голове одна единственная мысль, на которую я даже не обратил внимания и не стал додумывать до конца, ибо весь уже, целиком и полностью, находился во власти предстоящего боя, а если сказать точнее, то дуэли.

Мне было не видно глаз снайпера, ибо он прикрыл их солнцезащитными тёмными очками, но всё равно я понял своим шестым чувством, всем своим нутром и печёнкой своей, всем своим ливером я почуял, что тот в меня не попадёт, и уверенность в этом была на все сто восемьдесят процентов. Мне тогда можно было держать пари, оспорить с кем угодно и на любых условиях, что противник промахнётся. А тот в это время преспокойно целился в меня. Видя, что с моей стороны не предпринимается никаких попыток к тому, чтобы спастись, укрыться от его смертельной пули противник зловеще ухмыльнулся, вытащил изо рта жвачку и, приклеив её за ухом, вновь припал к прицелу и плавно нажал на курок. Он соблюл все правила стрельбы. Только я всё равно был уверен, что он промахнётся. Так оно и получилась. Его пуля, хищно просвистев у меня над самым ухом, с визгом ушла рикошетом в небо. Я даже не только услышал её характерный звук, но и почувствовал запах, металлический с небольшой горечью. Сидящий в вертолёте тем временем выстрелил второй раз. Но и вторая его пуля пролетела мимо, правда, задев сбоку кожу над левым глазом, отчего по лицу из рассечённой брови обильно потекла кровь. Я даже не стал утирать её и не обратил ни малейшего внимания на царапину, времени тогда просто не было, ибо наступал мой черёд стрелять.

Мне была понятна причина промаха моего противника, а посему я не торопился, потому, как не хотел повторять его ошибки. А ошибки те были весьма просты, хотя и недопустимы для профессионала. Очень уж противнику хотелось попасть мне точно в лоб и убить меня красиво и эффектно, чтобы потом про него могли сказать, вот, мол, самый искусный среди всех остальных снайпер, не знающего промаха. Да только подвела его эта бравада. Мой противник промахнулся дважды.