|
К удивлению многих, Кутузов не стал преследовать отступавших почти в беспорядке турок. Он предпочитал держать синицу в руках, а не гоняться за журавлем в небе, считал, что преследование закончится у стен сильной турецкой крепости Шумлы, для взятия которой у него было явно недостаточно сил и средств. Словом, он не хотел повторять сомнительный успех своих предшественников — Багратиона и Каменского. Потери сторон в сражении были не особенно значительны, да и награда Кутузову за эту, как считали в Петербурге, полупобеду была скромной — портрет государя в бриллиантах. Вообще, государь был недоволен Кутузовым, который не только не воспользовался возможностью разгромить турок окончательно, но и неожиданно для всех 27 июня, взорвав Рущук, отошел на левый берег Дуная. Судя по истории с Багратионом, такой поступок рассматривался государем почти как преступление. Впрочем, это решение поразило и людей опытных, генералов армии Кутузова. Он же объяснял им, что «не в Рущуке важность. Главное дело состоит в том, чтобы заманить визиря на левый берег Дуная. Увидя наше отступчение, он наверное (в смысле наверняка. — Е. А.) пойдет за нами»4.
В том, что сделал Кутузов, взорвав Рущук, а еще раньше, в конце мая, крепости Никополь и Силистрию, было по тем временам нечто новое. До Кутузова русская армия, воюя с турками, невольно втягивалась в «азиатскую войну», которая состояла в основном из осад, взятия и обороны крепостей. На это расходовались огромные силы и ресурсы армии, она распылялась между множеством крепостей. Мало кто считал, сколько раз в течение пяти русско-турецких войн приходилось брать одни и те же крепости. Между тем в Европе царил иной принцип ведения войны, согласно которому победы в войнах достигаются преимущественно в полевых сражениях. И Кутузов твердо встал на этот путь. Уничтожая крепости, он заодно освобождал свои не очень большие силы. Безусловно, он был тонким психологом и хорошо знал нравы и привычки своего противника. С самого начала он соблюдал все принятые тогда нормы восточного этикета в отношении турецких командующих. Так, он сообщал жене, что перед самым Рущукским сражением послал визирю «шесть фунтов чаю, он до его охотник», а в ответ получил от визиря лимоны и апельсины. «Мы с ним весьма учтивы и часто наведываемся о здоров и и»1. Неудивительно, что прежде столь осторожный визирь был удивлен бездействием Кутузова, а еще больше — его отходом за Дунай и уничтожением первоклассной крепости, остатки которой турки тотчас заняли. В Стамбуле уход русских праздновали как блестящую победу. Визирь увидел в этом слабость и так уже уменьшенной русской армии и, как и предполагал Кутузов, решил добить ее. Известиям с Дуная обрадовался и Наполеон, который хотел, чтобы Османская империя была его союзником в готовящейся войне против России. Конечно, Кутузов, задумав свой хитроумный план, сильно рисковал. Но, успокаивая императора, он писал, что «отступление за Дунай и упразднение Рущука могут нанести вред только личной моей славе». И Барклаю он объяснил, что поступил так, «несмотря на частный вред, который оставление Рущука сделать может только лично мне, а предпочитая всегда малому сему уважению пользу государя моего…». Вскоре стало ясно, что он предугадал действия турок — по всему Дунаю они стали собирать суда, явно готовясь к форсированию реки. В конце августа началась переправа турок в том месте, где и ожидал их Кутузов. Ахмет-бей перевел на левый берег 36 тысяч человек, оставив в лагере на правой стороне, близ Рущука, визирский стан и еще 30 тысяч солдат. Сразу после переправы на левый берег турки, верные себе, начали строить мощные земляные укрепления, опасаясь естественной в такой ситуации атаки русских. Но Кутузов, выманив великого визиря на левобережье, этим не ограничился. Главная мысль его состояла в следующем: «Отрядить сильный корпус за Дунай, разогнать находившиеся там турецкие войска, схватить визирский лагерь, поставить в нем батареи и громить армию верховного визиря с обоих берегов Дуная, отрезывая ей всякое сообщение, отступление и продовольствие»6. |
