|
Выстрелы так были часты, что не оставалось промежутка в ударах: они продолжались беспрерывно, подобно раскату грома, произведя искусственное землетрясение. Густые облака дыма, клубясь от батарей, возносились к небу и затмевали солнце… Лошадь моя шла и часто останавливалась от прыгающих ядер с правой стороны, на пути множество валялось убитых и раненых солдат, которых ратники московские, увертываясь от ядер, подбирали и уносили назад… Несколько неприятельских ядер попадали в самые дула наших орудий, не мудрено, что в таком множестве, летая с одной стороны на другую, они сталкивались и, отскакивая назад, били своих». Так писал артиллерист И. Т. Радожицкий. Француз В. Маренгоне подтверждает это описание: «Поле было все осыпано ядрами и картечью, точно градом после сильной бури, в местах, которые больше подверглись огню… ядер, осколков гранат и картечи было такое множество, что можно было подумать, что находишься в плохо убранном арсенале, где разбросали кучи ядер и рассыпали картечь. Я не мог постичь, каким образом хоть один человек мог уцелеть здесь. Я еще больше удивился, подойдя к рвам, здесь была такая масса гранат, что, не видавши, невозможно себе это представить!»" По мнению специалистов, при Бородине французская артиллерия производила 100 выстрелов в минуту, наша — несколько меньше. Большая часть ран, полученных на поле сражения, была от действия артиллерии — в особенности от картечных пуль10. Страшны были прямые попадания ядер в стоящие в строю полки. Особенно незащищенной от ядер противника была конница. В одном из музеев
Франции хранится кираса, насквозь пробитая ядром. Но и ядра, утратившие силу полета, были опасны. «Отличное попадание!» — воскликнул командир кавалерийского корпуса Луи Пьер Монбрен, когда русское ядро поразило его в бок. Как вспоминал А. С. Норов, «завидя медленно катящееся к нам ядро, я рассеянно хотел его толкнуть ногой, как вдруг кто-то порывисто отдернул меня назад: это был капитан Преображенского полка граф Полиньяк, мой петербургский знакомец: “Что вы делаете? — воскликнул он. — Как же это вы, артиллерист, забываете, что даже такие ядра по закону вращения около своей оси не теряют своей силы, оно могло оторвать вам ногу!”». Действительно, Н. Е. Митаревский писал, что даже прикосновение катящегося ядра к человеку приносило смерть. Правда, самому Наполеону русские ядра почему-то не вредили. Как вспоминал один из окружающих Наполеона на наблюдательном пункте, ядра падали и подкатывались к ногам Наполеона, и «он их тихо отталкивал, как будто отбрасывал камень, который мешает во время прогулки»“. По признанию русских военных, артиллерия Наполеона превосходила нашу. Сен-При писал, что «превосходство в численности и калибре французской артиллерии причинило много вреда». Считается (так, кстати, думал и Кутузов), что ранняя гибель начальника русской артиллерии генерала Кутайсова резко снизила эффективность действий наших пушек, но и без того французская артиллерия по тем временам была лучшей в мире. Особенно успешно она действовала в районе Багратионовых флешей. С самого начала Наполеон сосредоточил там огромные силы артиллерии, которые вели почти непрерывный огонь по русским позициям. Снаряды находили цель даже если пролетали мимо первой линии. Дело в том, что позиция русских войск здесь была примечательна теснотой: вторая, резервная линия стояла довольно близко к первой. К ней часто, уже на излете, долетали ядра и гранаты противника (дистанцией эффективного огня считалось тогда расстояние в 700—1000 метров12), они катились и прыгали по полю, почему и можно было от них увертываться, но отдельные навесные снаряды попадаги в ряды стоящих во второй линии батальонов, так что некоторые военачальники, видя, как ядра вырывают страшные кровавые дыры в строю, приказывали солдатам сесть или лечь на землю и тем самым уменьшить зону поражения. Та же ситуация была и у французов: как писал Терион, из-за тесноты поля «пришлось располагать войска в глубоком порядке нескольких линий, почему снаряды, перелетавшие первую линию, поражали вторую, а некоторые снаряды поражали несколько линий. |
