Вы сами можете вообразить действие, которое произвело сие известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим генерал-адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь несчастной решимости»57. Спустя две недели, 17 сентября, государь опять писал Кутузову с удивлением: «Князь Михаил Ларионович! Не получая от вас с самого 4-го числа сего месяца никаких сведений о происшествиях во вверенных вам армиях, не могу скрыть от вас как собственного моего по сему беспокойства, так и уныния, производимого сею неизвестностию в С.-Петербургской столице». Действительно, Кутузов после сообщения об одержанной якобы победе и преследовании французов Платовым замолчал. Ростопчин видел во всем тонкую интригу фельдмаршала, который послал курьера с победным известием, рассчитывая, что тот явится ко двору в день тезоименитства императора, 30 августа, и победная «реляция Кутузова поднесется в виде букета». Судя по письму Александра Кутузову, курьер действительно явился 29 августа, накануне праздника. Но о решении оставить поле битвы и Москву сообщений Кутузова за эти дни не сохранилось.
Не высказывая предположений о причинах молчания Кутузова, не будем усматривать в процитированном выше официальном сообщении о победе недобросовестный умысел, стремление сознательно обмануть государя. В этом сообщении правда сочетается с ложью, реальность с желаемым, что в той обстановке было почти неизбежным. Правдой был отход французов с поля боя, но не на 11 верст и не к Колоцкому монастырю, а лишь на свои позиции, так сказать, к своим оставленным ранцам и шинелям. Правда и то, что часть победителей, как видно из приведенной выше цитаты о кострах, к которым тянулись со всех сторон умирающие, оставалась на завоеванных русских позициях. Ложью было известие о казаках, которые бездействовали во время битвы и никак уж не «преследовали неприятеля». Мечтой было желание начать контрнаступление, а реальностью — пришедшее чуть позже осознание невозможности начать его из-за огромных потерь. А. И. Михайловский-Данилевский в своих записках воспроизводит текст повеления генералу Дохтурову, которое в день сражения, «часу в четвертом после обеда», продиктовал ему Кутузов: «Я из всех движений неприятельских вижу, что он не менее нас ослабел в сем сражении, а потому, завязавши уже дело с ним, решился я сегодняшнего дня все войска, устроив в порядок, снабдив артиллерию новыми снарядами, завтра возобновить сражение с неприятелем, ибо всякое отступление при теперешнем беспорядке повлечет за собою потерю артиллерии». Михайловский-Данилевский заключает: «Из сего важного документа видно, что на отступление решились к вечеру, когда подробно узнали о претерпенных нами потерях»58. В четыре часа дня, когда Кутузов диктовал Михайловскому приказ Дохтурову, а потом кому-то другому идентичное послание Барклаю59, о потерях наверняка ничего не было точно известно… Думаю, что сведения о них были получены позже, ибо еще в ночь с 26 на 27 августа в штабе Кутузова была составлена диспозиция к будущему сражению. Но в течение ночи были обобщены присланные из частей донесения о потерях от воинских начальников. Обнаружилась их чрезвычайная значительность (кажется, даже преувеличенная из-за царившей в войсках неразберихи). Намеченное на утро 27 августа наступление было признано невозможным, и Кутузов решил отступить с поля битвы.
Спор о численности русской и французской армий на Бородинском поле до и после сражения нескончаем — главной причиной разногласий ученых являются, с одной стороны, неполнота исторических источников, а с другой — разница в методиках подсчетов. Согласно рескрипту императора Александра Кутузову от 24 августа, составленному на основе рапортов самого Кутузова об укомплектованности людьми обеих армий, следовало, что в русских войсках «кавалерии и пехоты 95 734 человека, поступает из корпуса генерала Милорадовича 15 589, собранных 18-го числа мародеров 2000, что и составляет 113 323 человека. |