Она сделала это абсолютно бессознательно, ей просто нужно было чем-то заняться, чтобы иметь причины остаться — а это и было ее целью, ее задачей, и больше не было ничего, решительно ничего, что она могла сделать. Слова тут не могли бы помочь. Что она могла сказать? «Можно я останусь?» Зачем? «Давайте я помою посуду?» Возможно, но не факт. Могли бы и прогнать. Так что она стала играть, и это было логично, хоть музыка сама по себе и не была ей интересна. Зато ей был интересен Готье.

Впрочем, этого могли и не заметить, ведь дверь в репетиционную была плотно закрыта, а сама комната, как известно, плотно обита звукоизолирующим материалом. Все ушли в кухню, и никто, по-хорошему, мог не услышать того, как Соня, со свойственной ей тщательностью и последовательностью, переигрывает все те мелодии и мотивы, которые так портил белобрысый клавишник. За несколько часов они были проиграны миллион раз, и то, что она запомнила их, не было ни удивительным, ни экстраординарным, особенно для человека, который, как ни крути, занимался столько лет музыкой.

Она сидела на круглом стуле, отрегулированном под другой рост, развернувшись спиной к двери, и перебирала мелодии, что-то прибавляла, импровизируя, поправляла какие-то неправильные, с ее точки зрения, места. Все это было для нее вопросом больше техники, чем вдохновения. Если вдохновение как таковое и пришло к ней неожиданно в тот момент, она его не идентифицировала и не поняла. Она просто играла, а Володя открыл дверь, чтобы позвать ее в кухню. Он не понял, почему она осталась сидеть одна, увидел, что ее отсутствия никто не заметил. Приоткрыл дверь и застыл в изумлении.

— Что это? — раздался из кухни голос Готье.

Соня вздрогнула и обернулась. Готье с Володей стояли в двери и таращились на нее.

— Она… она… — бормотал Володя, — лучшая на курсе.

— Да что ты? — хмыкнула Ингрид. — Вот так сюрприз. Так тут налицо заговор!

— Но как, когда? У нее что, записи? — спросил хмурый белобрысый.

— Может, Володька что-то приносил?

— Большая часть материала даже не записана, — вмешалась Ингрид.

Готье молчал. Соня, естественно, тоже молчала как убитая. Потом Готье подошел к Соне и коротко скомандовал:

— Повтори.

Соня помедлила, а потом начала снова с того места, на котором он ее прервал.

— А «Мурку» могешь? — хмыкнул белобрысый. — А так-то любой дурак сумеет.

Но его жалкие попытки как-то обесценить происходящее не нашли отклика. Все стояли и слушали молча, несколько ошарашенные, с такими лицами, что Соне даже стало немного смешно. Потом Готье сказал:

— Иня, иди подшуми Элизе. Попробуем!

— У меня пельмени убегут! — фыркнула Ингрид с дивана. — Им плевать на твою музыку.

— И я тебя тоже люблю, — рассмеялся Готье. — Пусть Санька последит.

Санька — это и был белобрысый клавишник — зло посмотрел на Соню и ушел, сильно хлопнув дверью. Ингрид взяла в руки бубны, Готье схватил гитару, Володька взялся за флейту, но Готье помотал головой — не надо. А Соня на минуту замерла, пытаясь понять, что происходит. Потом она заиграла.

Глава 3

Ингрид Шеллер родилась и выросла в Москве. А родилась она только потому, что ее мать должна была заполучить, захомутать и привязать к себе ее отца, сорокалетнего Рудольфа Шеллера, чистокровного немца, родившегося в Гамбурге. Ингрид-то и понадобилась Насте Полозовой, чтобы она могла окончательно утвердиться в статусе супруги обеспеченного немца.