— Что же вам приснилось?

— О, ничего. Каждый знает сам, что не должен верить снам.

— Скажите все-таки!

— Мне приснилось, что вас ударили ножом.

— К счастью, это только сон, — сказал король.

— Но, может быть, все-таки, — настаивала королева, — я прикажу подняться Ла Ренуйер?

Ла Ренуйер была первой камеристкой королевы.

— О, — сказал король, — зачем из-за такой малости?

И он тотчас заснул. «Ибо, — говорит Матье, его историк, — он был принцем так хорошо устроенным, что имел две вещи в своем распоряжении — бодрствование и сон».

Девятого вечером Генрих играл в триктрак. Несколько раз ему казалось, что он видит капли крови. Сначала он молча старался стереть их платком, но не сдержался и спросил у партнера, не видит ли тот кровавых пятен.

Повторилось предзнаменование, которое являлось ему перед Варфоломеевской ночью. Тогда он вышел подышать. Зрение и ум его были затуманены.

После игры королева ужинала в своем кабинете. Прислуживали ей дочери.

Король вошел туда, сел подле нее и не из жажды, а из своего рода супружеской любезности отпил два раза из ее бокала. Потом решительно встал, вышел и отправился спать. Именно в эту ночь он не смог заснуть и вставал, пытаясь молиться.

Попробуем минута за минутой проследить за деталями этого последнего дня 14 мая 1610 года.

Король проснулся раньше обычного. Тотчас же он прошел в свой кабинет, чтобы одеться. Там, одеваясь, он приказал позвать мсье де Рамбюра, приехавшего накануне вечером. Позже, к шести часам, он кинулся на кровать, чтобы более спокойно отдаться молитвам. Во время молитвы он услышал, что кто-то скребется в дверь.

— Пусть войдут, — сказал он, — это должен быть мсье де Виллеруа.

Так и оказалось. Его послал Ла Варенн.

Они долго говорили о делах. Потом, отправив его в Тюильри, попутно попросил его задернуть штору и снова обратился к Богу.

Окончив молитву, он просмотрел свои послания герцогу Савойскому и сам скрепил их печатью. Затем отправился в Тюильри. Более получаса гулял с дофином. Разговаривал с кардиналом Жуайёзом и некоторыми другими сеньорами. Советовал погасить ссору, возникшую между послами Испании и Венеции при коронации.

Оставив дофина, он отправился к фельянам, где слушал мессу. Иногда он приезжал туда после полудня. В таких случаях он просил прощения у святых отцов за опоздание, говоря по привычке:

— Простите мне, отцы мои, я работал. А когда я работаю для моего народа, я молюсь. Заменять молитву работой — значит оставлять Бога для Бога.

Он вернулся в Лувр. Но вместо того, чтобы сесть за стол, он пожелал видеть Декюра, который по его приказу производил разведку переправы Семуа.

Переход был удобный и охранялся жителями Шато-Рено, находившимися под управлением мадам де Конти.

Король очень обрадовался, узнав эти новости. Он слышал, что маркиз де Спинола захватил все проходы, а рапорт Декюра не только все это отрицал, но и сообщал ему, что армия находится в лучшем положении под началом де Невера, что присоединились швейцарцы, войска и артиллерия находятся в полной готовности.

Затем пообедал, а во время обеда приказал вызвать мсье де Нерестана. Поблагодарил его за отличное состояние его соединения, за быстроту экипировки и уверил, что все затраты будут возмещены.

— Сир, — ответил мсье де Нерестан, — я лишь ищу средств служить вашему величеству, не думая о компенсациях. Я уверен, что никогда не обеднею под властью такого великого и щедрого короля.

— Да, вы правы, мсье де Нерестан. Дело подданных забывать об их услугах, а дело королей помнить их.