Известия из Польши пока были вполне утешительными. Во всяком случае именно так освещал ситуацию в своих донесениях Потемкину русский посол в Варшаве Огто Магнус Штакельберг. Вначале декабря 1787 г. он сообщил, что полномочные министры Пруссии и Англии передали ему «благоволение» своих государей . Синхронность действий Берлина и Лондона в Польше уже сама по себе настораживала петербургский кабинет. Дружественные высказывания Пруссии и Англии до поры до времени вуалировали складывание антирусской коалиции, однако Екатерина II уже начинала подозревать неладное, поэтому она столь резко ответила на предложения Потемкина вступить в игру с прусским королем.

«Система с Венским двором есть Ваша работа, - упрекала она Григория Александровича. - Сам Панин, когда он не был еще ослеплен прусским ласкательством, на иные связи смотрел, как на крайний случай» . Предложение Потемкина «короля прусского поманить Данцигом» и вовсе рассердило корреспондентку. «Данцигом прусскую политику манить нельзя, - возражает она. - Сему городу даны предками моими и мною подписанные гарантии о их вольности и пребывании, как ныне существует, и в раздельной конвенции о Польше сие еще подтверждено» . Вокруг особых прав Данцига, одного из самых богатых торговых городов на Балтийском побережье, некогда входившего в Ганзейский союз и населенного главным образом немцами, сплеталась целая система международных договоров с участием и России, и Пруссии. Их нарушение в пользу Берлина, по мнению Екатерины, юридически создавало ситуацию разрыва между Россией и Пруссией.

Екатерина была раздражена против складывавшегося англо-прусского альянса, имевшего ярко выраженную антирусскую направленность и презрительно именовала политику Фридриха - Вильгельма II и Георга III - geguisme. Geguisme (от прозвищ этих королей «frиre Ge» и «frиre Gu», т. е. «брат Ге» и «брат Гу», намекавших на их принадлежность к масонским орденам) включал в себя противодействие видам России на Черном и Балтийском морях руками ее соседей, т. е. Турции, Швеции и Польши, при сохранении за Англией и Пруссией внешне, нейтральной, а если возможно и посреднической роли. «В настоящую минуту нет насчет проектов никого выше братьев Ge и Gu. Перед ними все флаги должны опуститься… О, как они должны быть довольны собой, подстрекатели турок!»  - восклицает императрица в одном из писем Гримму. Безбородко в письмах к С. Р. Воронцову называл прусского короля «диктатором», он советовал Екатерине держаться с Пруссией твердо и решительно. Такая позиция больше нравилась императрице, чем требования Потемкина действовать крайне осторожно и избегать в непростой международной обстановке поводов для оскорбления прусского короля.

Неудовольствие императрицы объяснялось и тем, что Потемкин не торопился со взятием крепости Очакова. В письме 1 ноября 1787 г. князь подробно объяснял Екатерине причины, затягивавшие штурм турецкой цитадели, и вновь касался польского вопроса. «Кому больше на сердце Очаков, как мне? - рассуждал Григорий Александрович. - Не стало бы за доброю волею моею, если бы я видел возможность. Схватить его никак нельзя, а формальная осада по позднему времени быть никак не может, и к ней столь много приуготовлений. Теперь еще в Херсоне учат минеров, как делать мины, также и прочему. До ста тысяч потребно фашин… Вам известно, что лесу нету поблизости. Я уже наделал в лесах моих польских, откуда повезут к месту, тоже и на прочие потребности приказал отпускать» . Фашинник, которым во время осады и штурма крепостей [105] наступающие засыпали рвы, мог быть доставлен к месту военных действий только из польских имений светлейшего князя, оттуда же поступали продукты питания. Если б подобное снабжение прервалось, Екатеринославская армия оказалась бы в тяжелом положении.

Неурожай, охвативший в 1787 г. центральные и южные губернии России, остро ставил вопрос о снабжении воюющей армии провиантом и в связи с этим о польском хлебе, который вести на театр военных действий было и ближе, и удобней.