– Бегут, – ответила Алька.

– Это хорошо, что бегут. А то как-то мне не хочется, чтобы в диване завелись какие-нибудь клещи.

– Они там и так есть, – заверила Алька. – Просто невидимые.

– Видимых нам еще не хватало. Мерзость какая….

Алька пожала плечами.

– В среднем человеке живет до полукилограмма паразитов, – сообщила она. – Если с нас паразиты побегут, тоже мало не покажется.

– Ну да, – согласилась мать. – Долго вы еще?

– Еще мыть будем. Потом ногти надо подстричь, а то они длинные, как у орла, и уже кое-где расслаиваться начали. Потом выгулять…

– К двум часам заканчивайте, – велела мать.

– А что? Почему к двум? Я хотела еще расчесать…

Алька заканючила. Что она хотела расчесать, и уже приготовила массажную расческу, и вообще за собакой требуется уход, у нее проблемы с шерстью, нужен специальный корм для блестящести.

– К двум, – сказала мать. – Времени еще целый вагон. А у меня сегодня мероприятие, вы же знаете.

– Я не могу, – тут же ответила Алька. – У меня доктор же. Мозголог.

Мать поглядела на Альку с прищуром.

– Но мы же договаривались, – настойчиво напомнила мать.

– Так и с доктором я тоже договаривалась, – возразила Алька. – Нет, если вы хотите, я могу от него отказаться, мне он самой не нравится…

Мать стала нервничать щекой.

– Ладно, я поеду, – сказал я.

Мать кивнула молча и удалилась.

– Зачем я ей каждый раз нужна, – не пойму, – вздохнула Алька. – Ну, ты, понятно, таскать коробки, они тяжелые. А я? Хожу как дурочка, стою, улыбаюсь…

– У тебя очень красивая улыбка, – сказал я. – Она вселяет надежду.

– Ага, три раза и всё невзирая. Надежда в канаве зебру доедает, сам знаешь…

Минут через двадцать блохи перестали сыпаться, Алька сказала, что все, можно идти мыться, она только ванну наберет. Ушлепала. А я остался один. То есть с собакой. Та продолжала сидеть в веревке, послушно, не смея переступить через круг. Меня это снова удивило. Тогда, в Горюново, это была просто Ракша-Сатана, а здесь…

Глаза. У нее были странные, какие-то не собачьи. Нет, я в собачьих глазах особо не разбирался вообще-то, но здесь совсем другое… Синие-синие. И смотрела она ими тоже странно, точно ощупывала помещение, точно стараясь увидеть то, чего нет.

Я разомкнул кольцо. Веревку скомкал и выбросил в мусор. Собака сделала шаг, подошла ко мне и положила голову на колени.

Тяжелая башка. То есть очень тяжелая. Как гиря. Я погладил ее по лбу, а собака издала неодобрительное урчание. Тогда я догадался и почесал за ушами. Урчание тут же приобрело другую окраску, я принялся чесать псину. За ушами, за шеей, по бокам, со смехом отмечая, что когда я скреб ее за бок, задняя лапа начинала дергаться.

У меня никогда не было собаки. И морской свинки тоже не было. Даже хомячка, даже самого паршивенького, джунгарского, который умещается в кулаке. Не то чтобы любовь к животным не поощрялась в нашей семье, просто у меня никакой тяги к живой природе не обнаруживалось, однажды завел двух бойцовских рыбок, но они друг друга убили, а аквариум засох, правильно отец говорил. Было мне, кажется, пять лет, и эта жестокость мира природы произвела на меня неприятное впечатление, желание и дальше с ней знакомиться отпало.

А тут вдруг целая собака. Собственная. Ни с того ни с сего.

Из ванной показалась Алька.

– Пену пускать? – спросила она. – Мы вчера шампунь специальный купили, можно пену сделать.

– Пускай пену.

– Ты не перечеши, – посоветовала Алька. – За ушами нельзя долго чесать, могут воспалиться.