|
Я в шоке поклонилась в знак покорности и благодарности. А дедушка Синоби, который был моим основным учителем, потом промывал мне мозги, что если я де разленюсь за эти полгода и потеряю форму, что очень легко в период роста, то могу вообще не приходить и зваться Викен-Алани, как мой братец. Последнее, кстати, было жутким оскорблением, и угрозой, что семья Синоби откажется признавать мое родство. Полугодия у Ланы были просто сказкой, мир красоты, изящества и чувственности. Там я впервые поняла, что я – женщина, это было ошеломляющее открытие. Вопрос с поддержкой формы решился легко: танцы – прекрасная нагрузка, а еще пение, игра на различных инструментах и, конечно же, особая психология. Последнее было самым важным и самым сложным для меня. Гейши – странные существа, очень добрые и очень влюбчивые, они умеют находить в человеке достоинства и не замечать или оправдывать недостатки, если этих качеств нет – то, как бы ни учили, получается лишь дорогая проститутка. Лана Алани, как оказалось, вместе с мамой проходила обучение мастерству гейши, и от Ланы я узнала о маме больше, чем от отца и Синоби вместе взятых. То, что мама этому училась, меня не очень удивило: в аристократических семьях принято, чтобы девочки проходили начальный курс, но мама прошла полный и проучилась несколько лет, так что между делом Лана рассказывала истории – смешные и не очень о маме, о том, какой она была. Я очень благодарна Алани за то, что я узнала маму как человека, а не как героя, отдавшего свою жизнь за Синто.
Пока мама была жива, мы мало общались: во-первых, в семье Синоби это было не принято; во-вторых, у нее всегда были важные дела и, как правило, за пределами планеты. Так что мы виделись урывками, и я сильно робела перед ней. Я точно знаю, что она меня любила, но она никогда не баловала меня своей любовью. И в тот последний раз, когда перед отлетом она встретилась со мной, мы почти не разговаривали, мама отдала мне «душу» на хранение, такое уже было один раз, и я испугалась за нее, но не сильно. В ту последнюю встречу, она в первый раз сказала, что очень любит меня и очень мной гордится. Я ей ответила: «Возвращайся». Через двадцать пять дней камень на маминой «душе» треснул; когда я увидела трещину, то упала, меня перестали держать ноги, я просидела в ступоре несколько часов, пока меня не нашел дедушка. Он посмотрел на камень и, впервые обняв меня, сказал: – Она уничтожила эсминец, который шел к нам… КАК? Как она смогла это сделать? Мое горе перенаправилось на то, чтобы узнать, как маме удалось уничтожить то, что считалось неуязвимым; желание узнать, что же она сделала, дало мне силы жить дальше. Скоро я почувствовала, что очень нужна отцу, с ним я виделась еще реже, чем с мамой, но тогда мне просто было нужно его увидеть. Меня привезли в наше поместье, папа сидел в зашторенной комнате, он был похож на покойника, серое лицо, остановившийся взгляд. Горе придало мне сил, я не хотела потерять еще и отца. По какому-то наитию я набросилась на него с кулаками. Молча била, куда попаду, пока он не отшвырнул меня. Я отлетела и упала на пол. Он удивленно посмотрел на меня, как будто я только что появилась из воздуха. Я встала насколько можно быстро после такого удара и направилась к нему, готовая повторить все с начала, но он сгреб меня в охапку и разрыдался. Плакал он долго, а я не могла ничего поделать, потому что мои руки оказались зажатыми между нами, отец прижимал меня к себе так, что, казалось, раздавит. Когда судорожные рыдания сменились просто потоком слез и он ослабил хватку, я поцеловала его в щеку и молча ушла. Мне нечего было ему сказать. Мы никогда не вспоминали об этом случае, как будто его и не было, но наши отношения с тех пор из совершенно формальных стали чуть более доверительными. Через год после смерти матери я попала к Лане; после первого полугодия жизни у нее мне было очень страшно возвращаться к Синоби, я знала, что дедушка устроит мне какую-нибудь каверзу. |
