|
У Соймонова с Волынским отношения были давние и непростые. Многое их сближало: Каспий, Низовой поход, Пётр Великий. Впрочем, случались и размолвки. Так, ещё будучи губернатором, Волынский за какую-то мелкую провинность сильно отлупил соймоновского мичмана Мещерского, а затем посадил его нагим на лёд, отчего тот долго болел. Соймонов за то самоуправство на Волынского не только ругался, но и царю Петру бумагу писал. Но всё это было уже в далёком прошлом. Нынче же беззакония фаворита императрицы Анны Бирона, произвол властей и обнищание страны вызывали тревогу у обоих. На встречах с Волынским Соймонов больше слушал, Волынский говорил.
— Близится время, когда надо будет действовать решительно и смело! — говорил кабинет-министр. — Нам будут нужны надёжные конфиденты на постах важнейших, чтоб всю эту немчуру враз скинуть! Вскоре не без участия Волынского Соймонова возвысили до обер-прокурора сената с генерал-майорским рангом. Кабинет-министр вёл рискованную многоходовую игру. Цель была священна — Россия, но и цена немалая — собственная жизнь. Состоя в сенате, Соймонов не забывал и о флоте, подкладывая при каждом удобном случае императрице на подпись адмиралтейские бумаги о тамошних злоупотреблениях. Более всего доставалось от обер-прокурора новому президенту коллегии Головину, за что тот ненавидел Соймонова люто. Шефствовавшему над флотом вице-канцлеру Остерману он жаловался на соймоновские происки: — Житья, Андрей Иванович, от сего пса цепного нет, за копейку горло перегрызёт! — Найдём управу, найдём! — утешал соратника хитрый Остерман. — Что-нибудь придумаем. Не святой же, где-нибудь да попадётся! С кем он, к примеру, дружбу водит? — С Волынским, министром кабинетным, лижется! — угодливо докладывал Головин. — Каждый вечер у него пребывает! — Сие мне интересно! — почесал лоб вице-канцлер. — Чую, будет большая игра! Волынский же глаз с Соймонова не спускал. Хотела Анна Иоанновна его в генерал-полицмейстеры определить, Волынский не дал. Решила его губернатором в Оренбург отправить, опять кабинет-министр вмешался. В конфидентах у Волынского помимо Соймонова были граф Еропкин, советник Хрущов, секретарь иностранной коллегии суда и иные. Вместе сочинили они генеральный проект — тайную бумагу о новом устройстве империи. Отдельную главу о фабриках, заводах и флоте написал и Соймонов. Говорили меж собою откровенно. Волынский был предельно краток: — Царица у нас дура, зато герцог Бирон умён. С него и начинать будем. Как свалим фаворита, тогда и за Анну возьмёмся! Но всё случилось совсем не так, как предполагали конфиденты. Волынского предал собственный слуга, им же воспитанный. В первых числах апреля 1740 года начались аресты. Вначале взяли самого Артемия Волынского, за ним Хрущова с Еропкиным. Обвинения в растратах и воровстве отпали сами собой. Конфиденты были людьми честными и неподкупными. И тогда объявлено было о заговоре противогосударственном. Дело передали в Тайную канцелярию. Соймонова арестовали последним. Схватили прямо дома, ночью. Семёновского полка адъютант Вельяминов кричал, горло надрывая: — Слово и дело государынино! Хватай его живее! Тем временем императрица Анна главу Тайной канцелярии Ушакова наставляла: — Со злодеев пойманных спрашивай крепчайше! Два раза старому костолому Ушакову говорить было не надо. Он лишь усмехнулся гнилыми зубами: — Жилы вытяну, матушка, а заговорят! Но ошибся Ушаков, конфиденты говорили мало. Вслед за другими потащили на дыбу и Соймонова. Трещали ломавшиеся кости, едко пахло палёным мясом, но петровский навигатор молчал. От нестерпимой боли Соймонов то и дело терял сознание, тогда пытку останавливали. Ушаков волновался, ногой Соймонова пинал: — Не переборщить бы, а то помрёт, какой же спрос с покойника! По этой причине прибегал лекарь: щупал пульс, в глаза заглядывал, махал пухлой рукой: — Продолжайт можно! Отшень сильный мюжик! Но Фёдор Иванович по-прежнему упорно молчал, несмотря на все потуги истязующих. |
