— Если бы и так, то поделом ублюдку. Но неужели вы думаете, что я рассказал бы вам об этом?

Я не удержалась и прислонилась к стене. Либо я потеряю сознание, либо прикончу его, но я решила, что выберу второй вариант.

— А теперь я спрошу вас, — сказала я, каким-то образом справившись с голосом, — и повторять вопрос не стану: имя Карулан о чем-нибудь говорит вам? Да? Так учтите, мне это имя знакомо куда лучше и ближе, чем вам.

— Как, милашка принца — и здесь, по такому-то делу? Как ни странно, вместе с недомоганием явилось вдохновение. Лишь бы добиться правды, все остальное не важно.

— А вдруг вас хотели испытать. Подобная мысль не приходила вам в голову, капитан? Или вы настолько легкомысленно относитесь к закону и к императору Саз-Кронии, что вас это не трогает?

Пауза. Он допил свой ром с водой. Потом сказал: — Завион остался цел и невредим, но если бы я догадался, что он замышляет, повесил бы его собственными руками. Нет, он ускользнул от нас вплавь. И прихватил с собой одного из каторжных гребцов. Огромного мужика, похожего не то на вепря, не то на медведя; мы вспомнили, как его зовут, Ирменк, ему нет равных, он продержался в гребном отделении семь лет и остался в живых. Мои гребцы вызвали интерес у Завиона, так он сказал. Я решил, что он со странностями, ведь при одном упоминании о гребном отделении он побелел и позеленел, а потом ему вдруг захотелось все это увидеть, и, должен отметить, он отпускал славные шутки насчет этой трюмной падали и насмешил нас. Потом он стал расспрашивать, за что они сюда попали. Ну, коллекция у нас тут богатая. Я бы сказал, жалеть их — попусту время тратить. К нам попадают только по заслугам. Есть один каторжник, так он убил трех женщин и отсек им самые лакомые кусочки тела, а другой — грабитель, на его счету человек сто путешественников, которым он перерезал на дороге глотку. Ну и этот самый Ирменк. В гребном отделении стоит такая вонища, а Завион задержался около него и стал его разглядывать. «А этот человек что сделал?» — спрашивает Завион. Ну, Ирменк убил какого-то священнослужителя, только он утверждал, будто это неправда. Я рассказал про него, а Завион вроде бы понял, что этот парень еще не потерял разума, и говорит ему: «А ты что скажешь?» И представьте, негодяй начинает выкладывать все по-своему, будто тот самый священнослужитель постоянно держал в страхе всех бедняков в деревне и подвергал их надругательствам, особенно маленьких мальчиков и девочек. Однажды утром Ирменк слышит крики и обнаруживает, что священнослужитель взобрался верхом на его младшего братишку, восьми лет от роду, а мальчишка лежит, уткнувшись носом в собственную кровь. Священнослужитель заверил Ирменка, что за этим визитом последуют новые, подобные ему, а в ответ Ирменк, он ведь был кузнецом, схватил свой молот и прошиб негодяю голову. Но в деревне здорово боялись служителей храма, а доказательств у Ирменка не нашлось, поскольку, когда ребенка осмотрели, решили, что Ирменк сам над ним надругался и священник застал его за этим делом, а вовсе не наоборот. — Капитан налил себе еще разбавленного рому. — Я знаю по опыту, что мальчишки часто сами на такое напрашиваются. На Востоке их для этого специально натаскивают. Пойди пойми. Этого валуха признали виновным, сослали сюда, и он проявил на «Двексисе» невероятные способности по части гребли. Я полагал, что мне придется содержать его все двадцать лет, и следил, чтобы ему давали хорошего мяса, а по праздникам и вина — пусть выпьет за здоровье своего священнослужителя. Как бы там ни было, Завион, выслушав историю Ирменка, тут же заявил, что это чушь, прижал к носу платок, как будто вдруг почувствовал, как там воняет, развернулся и пошел наверх на палубу. А выражение лица Ирменка стало, как у девушки, которой пренебрег любовник; тут уж и я посмеялся.

Голос капитана звучал не прерываясь, он перешел к рассказу о нанесенной ему обиде, и слова так и посыпались.