Лой решила, что мы, то есть она, Мышь и я, можем и дальше спать в моей постели, это будет вполне безопасно. Однако дверь следует держать закрытой как днем, так и ночью, а для надежности ручку можно подпереть стулом.

Что-то помешало мне сообщить девушкам о том, как один из сазо принял меня за горничную, хотя я и собиралась. Они наверняка просто завыли бы от смеха — нет, не завыли бы, потому что мы старались не шуметь: вдруг боров-медведь услышит и станет дознаваться, в чем дело.

— Ну что за старый хрыч, — сокрушалась Лой. — Как припомню наших офицеров, талия узкая и волосы красивые…

Мышь принималась журить ее за легкомыслие, и они начинали пререкаться, но уже без прежней живости. Осада города не смогла превратить в пленников хотя бы их, но теперь узниками стали мы все.

4

— Открой мне дверь, не то я проломлю ее.

Заслышав на лестнице его тяжелые шаги, я подумала, что он, как и в другие дни, пройдет мимо. Зачем бы ему обследовать этот коридор? Когда он, грузно ступая, направился по нему, я затаила дыхание. С чего бы он стал пытаться открыть мою дверь? Он попытался. Подпертая стулом ручка завертелась, и стул закачался.

— Открой, говорю.

Почему он решил, что в комнате кто-то есть? Ее ведь могли просто запереть, оставив…

— Открой, Уртка тебя возьми.

Неуклюжее ругательство начисто лишило меня присутствия духа.

Вероятно, я проявила неосторожность, выглядывая из окна, думая, будто меня не видно за тюлевой занавеской. Но патрули кронианцев прохаживались взад-вперед меж изгородей. Какая-то свинья заметила движение и предупредила его.

Он даже ни разу не постучал. А теперь ударил в дверь, собираясь взломать ее; я подумала, что она тут же и развалится. Когда этого не произошло, я промчалась через комнату и отшвырнула стул в сторону.

— Йэхх! — прорычал Гурц.

Он повернул ручку, и дверь отворилась.

Мне впервые довелось увидеть врага со столь близкого расстояния. Казалось, он целиком заполнил собою дверной проем и все пространство вокруг него. Его удивленное, раздувшееся лицо склонилось надо мной. Увидев, какое оно шероховатое и пористое, какие на нем воронки и щербины, как буйно разрослась похожая на облако борода, я застыла как загипнотизированная. Глаза у него были маленькие и блекло-синие. Из ноздрей, будто куски проволоки, торчали волосы. От него пахло табаком; говорили, он постоянно курит его; от него очень сильно пахло мужчиной.

— Что это такое? — сказал он. Голос его изменился. Уже не угроза звучала в нем, а неуместная веселость. — Ты свила здесь себе гнездышко, а, Кошачьи Глазки?

— Это моя комната, — выпалила я.

— Да. Конечно, я понял. Мадам в саду, а ты тут. Воцарилась.

Он тоже принял меня за горничную, воспользовавшуюся удобным случаем. На мгновение я ощутила прилив неукротимой ярости, да что толку. Испытывая отвращение и страх, я подалась назад, но не попятилась, чтобы не оскорбить его.

Возле маленьких глаз появились морщинки, послышался дружеский смех потворщика.

— Что ж, почему бы и нет, — сказал он и кивнул. — Да. Большой злой офицер в покоях на верхнем этаже. Маленькая девушка приютилась в комнате для гостей. — Он снова выпрямился, а я так и осталась стоять. — Сегодня вечером, — сказал он, — обед будешь подавать ты.

Я не сводила с него глаз.

— Да, это будешь ты, — сказал он. — Только вымойся сначала.

Я покраснела от стыда. Эта низкая тварь сочла меня неряхой.

— Вымойся вся. Волосы. Ногти.