Я уже предъявила им фальшивые документы, удостоверяющие мое чаврийское происхождение. Если я всего лишь поехала в гости в район холмов, зачем мне понадобилось брать с собой такую бумагу? Я всегда держу ее при себе, ответила я, ведь времена нынче неспокойные.

Им показались смешными слова, которые я выбрала. Они сказали, что Китэ — комар, куснувший короля. Их послали почесать ему укушенное место.

Они не выказали особой жестокости. Когда я попросила попить, они принесли мне воды из своей бочки.

Моя личность почти не вызвала у них подозрений, и я понадеялась, что они оставят меня в этой деревне, когда двинутся в глубь острова. Жители деревни в общем не проявляли патриотических чувств и относились к тулийцам по-братски, а девушки были не прочь завести с кем-нибудь из них роман. Захватчики пребывали в хорошем настроении.

Однако меня отвели в пустовавшую хижину за храмом и заперли там на ночь, оставив немного хлеба и кружку пива. Из хижины вынесли все до последнего предмета, имеющего хоть малейшее отношение к уюту, и спать было не на чем, разве что на земляном полу. Я прилегла, но моему усталому телу никак не удавалось приспособиться к такой твердой неподатливой постели. Пока я крутилась и вертелась, прислушиваясь к хору лягушачьих голосов, доносившихся от деревенского колодца, и к шагам тулийского часового, время от времени проходившего по улице, что-то легонько прикоснулось ко мне длинным серым пальцем. Казалось, с прошлой ночи, проведенной в Эбондисе, прошел год.

На следующее утро в деревню прибыл еще один небольшой отряд тулийцев и вместе с ними человек, которого они называли киренийцем. Младший офицер, который снял замок с моей двери, изъявил желание пофлиртовать со мной, хоть я и представляла собой жалкое зрелище (бледная, страдающая от тошноты, в волосах комья земли), и повел речь об этом самом киренийце в небрежной презрительной манере; подобный тон мне доводилось слышать прежде.

— Он нам пригодится, — сказал тулиец, — только мне не хотелось бы сидеть с этим малым за одним столом.

Как выяснилось, кирениец проживал раньше на Китэ и занимал значительное место среди повстанцев. Затем вышла неприятность не то из-за долгов, не то из-за женщины; он пустился наутек и снова присягнул на верность тулийской монархии. Его знание острова и различные сведения, почерпнутые во время заседаний эбондисского совета, пришлись кстати. Тем не менее он… как называют такого рода людей?

Немного погодя субалтерн-офицер сообщил мне его имя; разумеется, оказалось, что его зовут Фирью.

Я по-прежнему не проронила ни слова. Однако согласно предначертаниям огненного рока, Фирью прознал о заблудившейся женщине, которую поймали солдаты; иначе и быть не могло, ведь я сама навлекла на себя наказание, когда попросила у судьбы пощады. Потом он заявился ко мне, вероятно желая выказать услужливость, а может, его подтолкнула божественная длань.

Внешность его ничуть не изменилась, все тот же щеголь в камзоле с мозаичными пуговками, в сапогах с бронзовым отливом, затмевающих блеском утро. Глаза его чуть не выскочили из орбит, когда он всмотрелся в мое лицо. Но у него достало художественного вкуса, чтобы хорошенько насладиться этой минутой.

— Ах, да ведь эта женщина — кронианка, — воскликнул он, но я не изумилась, всякое удивление уже осталось далеко позади; я сообразила: Ретка покопался в прошлом Фенсера, а заодно и в моем, и, видимо, Фирью попалась на глаза какая-нибудь путаная записка. — Она шпионка, уверяю вас. Вечно подглядывала в окошки, прячась где-нибудь за занавеской, да подслушивала. Но вот, если угодно, еще одна деталь: она — милашка одного из командиров при Зуласе Ретке, человека по имени Завион.