Подобные черным яйцам глаза опущены.

Ты ни разу мне не помогла. Даже когда я воображала, будто ты оказываешь мне поддержку, выходило, что это лишь каприз или заблуждение. Ты и пальцем не пошевелила, когда убивали мою маму. Если наша с Фенсером встреча и произошла при твоем посредстве, она принесла ему лишь горе, а мне одну беду.

О чем тебя просить, если ты не желаешь давать?

Запели женщины, я слышала гул их голосов, напоминающий биение океана в фотах, — нарастание, откат, возвращение.

Я ощутила горький аромат благовоний, приготовленных из сабура и мирриса.

А в руках у меня подношение. Во сне я принесла тебе крапиву, лишь ее я сумела найти. Но ведь и это сон, а у меня белые маки и хризантемы, цветы забвения и смерти.

Я вкладываю их тебе в ладони.

Статуя ожила. Я чувствую давление, исходящее от камня. Оно захватило меня, как угодившее в водяной поток насекомое. Закрутило, завертело, и вот я падаю к ногам старухи, цепляюсь за них. И каменные ноги оказываются теплыми, как залитый солнцем каменистый холм.

— Помоги мне.

— Все при тебе, — сказала богиня Дома Ночи.

Один из маков вспорхнул с ее руки. Он улетел прочь и скрылся из виду.

— Разве могу я тебя услышать, — сказала богиня, — если ты чересчур тихо говоришь? Кругом столько шепота, в нем никак не различить слов.

— Я кричала и бранилась, — возразила я, — а еще я плакала.

— И сразу же отворачивалась, — сказала богиня, — и отвечала на собственную мольбу: Она не слышит; Она не желает давать; Она не дает; Она не желает слушать. Чего ты хочешь?

— Освободиться.

— Я не слышу тебя. Только шепот миллиона ртов.

— Освободиться, — сказала я.

— Говори же, — сказала она.

— Спаси меня от смерти. Выпусти на свободу.

— Говори же, — сказала она.

Я поднялась на ноги и отвернулась от нее, я поглядела в темноту и еле слышным голоском сознания пролепетала:

— Я вырвусь из этого ада. Я выйду на свободу. И мой ребенок будет жить.

— Кто-то кричит, — сказала богиня, — и голос этот громче грома.

Я повернулась и пробудилась. Моя душа, витавшая за милю от меня среди лабиринта тюремных коридоров, вновь оказалась в рамках горизонтально расположенного тела и приспособилась к нему.

Чернильный мрак в камере не рассеялся, но я увидела, что на одной из стен проступили сотни тонких, как волоски, трещин, сквозь которые сочился свет, только совсем не похожий на дневной.

Пока не пришло отчаяние, у меня есть уголок для обитания.

Лежа на боку, я сразу же принялась твердить слова урока.

Я говорила вслух, боясь запнуться, если стану произносить слова мысленно.

— Я выйду отсюда. Меня ждет свобода. Я буду жить.

И подумала: теперь я наконец сошла с ума. Сколько же времени провела я здесь — вроде бы лишь день да ночь, кажется, месяц… к чему твердить эту чепуху? Где же отчаяние, которое приведет меня в чувство?

Но мне виделась каменная Вульмартис в нише и кружившие возле нее белые маки. И виделось, как я зажигаю перед ней желтую свечу, от пламени которой, словно золотые побеги, разбежались лучи, заполняя собой коридоры и лестницы. Я ощутила под руками тепло ее камня, от которого ждала лишь холода.

— Ты услышишь меня, — сказала я, — если я буду говорить четко.

И произнесла потише:

— Меня ждет свобода.

Спустя некоторое время, не переставая твердить эти слова, я погрузилась в сон. И мне приснилось, что я повторяю те же самые слова и лежу на том же месте, где была наяву, но золотые лучи света, крадучись, пробрались в щелку под дверью.