Чарли осмотрелся. Он постепенно начал приходить в себя.

– Понимаешь, я не привык к такому вот.

– Конечно, не привык, – согласился Хьюсон ободряюще. – К такому привыкли немногие: богатые и выжившие из ума вдовушки да международные аферисты. Но помни, наше дело здесь только требовать. Начнем?

– Зачем?

– Ты хочешь спросить: «Почему» или «Ради чего?» Так или иначе, это роли не играет. Сейчас мы чего-нибудь спросим. Хотя бы чаю. Мы будем пить чай. Не так, как в твоем Аттертоне, с жареной свиной колбасой и другой чепухой, а настоящий вечерний чай. Ну-ка, Хэббл, сможешь ты набрать номер и потребовать настоящий вечерний чай на две персоны?

– Ладно, приятель, – усмехнулся Чарли, – пусть будет по-твоему.

– Скажи, что звонит герой.

– Э, нет, – отрезал Чарли. – И ты этого не скажешь, если не хочешь, чтобы тебе попало. Брось это, понял?

– О! Извини, Чарли. Я не думал, что ты принимаешь это так близко к сердцу. Я думал, что ты принимаешь это, как я, – в шутку. Лучший метод, сказал бы я. Взять у них всё, что возможно, а потом над ними же и посмеяться. Им всем на тебя наплевать, плюй и ты на них. Всё ведь это придумано.

– Не знаю. А мистер Кинни?

– О, господи! Ты хочешь сказать, что этот болтун, эта ходячая рождественская открытка привезла тебя сюда?

– Если бы не он, меня бы здесь не было, – пояснил Чарли.

– Ах так! Тогда надо отдать должное этому старому торговцу тряпьем. Между прочим, стоит тебе только повторить несколько моих слов Шаклворсу или Кинни, и раз-два – я уволен из «Трибюн».

– Брось! – крикнул Чарли возмущенно. – Считаешь, я способен на такое? За кого ты меня принимаешь? Говори, что хочешь и сколько хочешь, только не болтай о моем геройстве.

– Хорошо сказано! Так вот, я тогда так закажу – два ваших изысканных чая в номер двадцать три для двух парней.

Приказание было им передано по телефону именно в этой форме.

Чай был так утончен, что для сервировки его потребовалось два официанта. Было подано два сорта поджаренного хлеба, три сорта бутербродов, четыре сорта сандвичей, пять сортов кекса.

– Имей в виду, Хэббл, – сказал Хьюсон, рот его был набит сандвичами, – это не считается едой. Нет, дорогой мой, нет. Люди, которые останавливаются в этом отеле, едят только четыре раза в сутки: завтрак, ленч, обед, ужин. А это только так, чтобы заморить червячка, вроде бутербродика с маслом рано утром к чаю или перекусить часов в одиннадцать утра. Ненасытные свиньи, – добавил он, беря три сандвича и отправляя их разом в рот.

– Ничего, можно и переесть немного, – сказал Чарли. – Мне приходилось голодать. Так же, как тем многим, которые голодают сейчас.

Хьюсон издал предостерегающий звук.

– Здесь тебе не следует говорить таких вещей. Для чего, ты думаешь, они здесь целый день жгут свет и вентилируют воздух? Для того, чтобы сюда не проникли никакие слухи и разговоры. Я тебе скажу как другу – я думаю, ты ошибка. Они еще пожалеют, что связались с тобой.

– Конечно, ошибка, – ответил Чарли честно. – Глупо, что я попал сюда.

– Надеюсь, что ты не считаешь, что не заслуживаешь такого вот.

– Заслуживаю не меньше, чем кто-нибудь другой. Другое дело, что всё это не в моем духе. Вот и всё. И ручаюсь, что и не в твоем, – добавил он уверенно.

Хьюсон с наслаждением впился зубами в большой липкий кекс.

– Мне везде хорошо за исключением редакции «Трибюн». – Он помахал рукой. – Я тертый калач. Я могу заказать здесь первоклассный обед. Но я готов пообедать с тобой и рыбой с жареной картошкой в твоем, как его, Аттертоне.

– Вот как. А я, кстати, не люблю рыбу с жареной картошкой.