9

Иннокентий Григорьев ворвался около десяти вечера. Клавкины дети уже спали, да и сама Клавка укладывалась; теперь она сидела перед зеркалом и причесывалась, кроме всего еще вымазав на широкое свое лицо полтюбика крема. Бить Сашку Григорьев не собирался. Судьба-индейка. Жить всем надо. На берег радостный выносит мою ладью девятый вал. Оказывается, стихи из него прут! Тоже — образование. Иннокентий Григорьев похлопал Клавку по плечу.

— Что, Иннокентий? Слетел с высоты? — одними глазами, не двинувшись, в маске, засмеялась сквозь зубы Клавка.

— О вы, отеческие лары, спасите юношу в боях! — ухмыльнулся Григорьев.

— Не будь лапотника, не было бы бархатника, — зубами одними сказала Клавка. — Научится.

— Нехорошо, Клава! — Иннокентий Григорьев стал перед ней на одно колено. — И в рядовых бы годик мог твой квартирант походить.

— А чего ему в рядовых ходить, хоть бы ты и грозил? Срубленные и приготовленные деревья где лежат?

— Можно подумать, Клава, только это лежит.

— На что ты намекаешь? — Клавка резко встала, сняла маску с большого лица, глаза ее посерели, они глядели с презрением и не испытывали никакого угрызения совести. — На что, спрашиваю, намекаешь?

— На многое… Да ладно! Я заниматься ничем не стану, писать тоже никуда не буду, кто и что в бумагах создает одно, а в других бумагах идет другое…

— Говори да не заговаривайся. А то попросту и не попадешь с ними в поездку. Бузотер ты великий, это все знают. Он, — кивнула на Акишиева, тоже вскорости разберется. Останешься тут без заработка.

— Не пугай, Клава. Не лишь ваш совхоз стоит тут. Много таких совхозов на этой земле. И не во всякий отличник боевой и политической подготовки на Мошке приплывает в одиночку.

— А к нам, видишь, приплыл. И народ рад, что не будет зависеть от тебя, такого. Ты бы опять поехал и что-нибудь бы отчудил. Обвел бы совхоз вокруг пальца… А греться от твоего добра заготовленного — не погреешься. Запугал ты всех своей хитростью и ешо пугаешь.

— Да ладно! — снова произнес, уже примирительно, Иннокентий Григорьев, — какая-то ты стала невыносимая. Может, я тебе чем в прошлом году не угодил, а?

Клавка промолчала.

Иннокентий Григорьев подошел к Сашке.

— Давай, мужик, пять. Все остальное пустое. Давай пять, дружок!

Он хлопнул в подставленную ладонь Акишиева.

— Подвинься, мужик. А ты… — взглянул на Клавку, — все-таки он тебе за квартирку сполна платит. Пошла бы к себе. Кремы твои распространяют жуткие запахи. Баба ты богатая, а кремов себе никак не наберешь на Большой земле. Ты погляди вон на директоршу. У нее какие кремы!

— Директорше из Москвы присылают.

— А ты, что же, за свои деньги не найдешь, кто бы тебе присылал? Жадная просто ты. Иди, иди, не сверкай глазками. Поговорить нам с мужиком надо. С новым, так сказать, начальничком. — И ухмыльнулся.

Интерес Иннокентий Григорьев имеет. Он лесосеку подглядел сам, еще в прошлом году. Рубить там одно будет удовольствие. Вода близко. Плоты вязать — и разом все тащить можно на буксире. В лес далеко забираться зачем?

— А размер ежегодной вырубки? — Акишиев заморгал глазами.

— Размер ежегодной вырубки лесного материала с определенного участка леса только лесоруб может определить. Иным не дано. Это мы сами можем только свидетельствовать.