Крикун прослышал, что следователь перед отъездом заглянул к директору, Крикун шел тоже к следователю.

Весь поселок, кажется, был сегодня пьян, и Крикуну, чистенькому и доброму в намерениях, неприятно глядеть на такое позорище при высоком районном начальстве. Он брезгливо сторонился пьяных. Но от Васьки Вахнина ему отвертеться не удалось.

— Ты куда, тезка? — спросил его Васька, печальный и впервые опустошенный. — Погоди! Давай пойдем вместе! — Он схватил его за руку. Да погоди ты! Я тебе про межмикрорайонный общественно-торговый центр, Вася, не буду толковать, ты не бойся! Я тебе про бригадира нашего… Ты Саню-то, поди, неплохо знал?

— Знал.

— Дрались мы сейчас за него… Ты погляди, о-оо-о! Шрам видишь на губе?

— Кто это тебе?

— Метляев Колька. В зубы, сволочь, бьет! А ему, — Васька снова стал самим собой, беззаботным весельчаком, — а я ему штаны новые располосовал! Как бритвой писанул!

— Дураки вы!

— Конечно, дураки.

— Иннокентий у вас там один что-то и тянет.

— С виду только, да и кажется это! Послушай, а ты же, говорят, в Нюшку-то солидно втюхался, а?

Крикун вытянул свою руку из цепкой подвыпившей тезкиной ладони.

— Иди, Вася, иди!

— Куда, Вася? Ну куда? Он-то, Саня, ушел. А мы с тобой уйдем? Нет, Вася, от себя не уйдешь… Никуда не уйдешь! Ты и уйдешь, а тебе будет что-то сниться, Саня будет сниться! Скажет: «И аллах с вами!» И будет в одиночку вкалывать. У всех нас он в глазах, Вася, стоит. Метляев-то меня не понял, я ведь только с точки зрения философии, — смысл-то жизни не заключается в том, чтобы «биться» в одиночку. Не понял Метляев, и — в зубы! Я — подхалим! Да мне самому… А-а, Вася! Опять же, если с Иннокентием не поедем, загнусь я, Вася, здесь. Алкашом, Вася, сделаюсь. А Славка, сын? Что я ему скажу? А ей я как докажу? Она в джинсы, и я тоже такие брюки куплю, как у Метляева. Оденусь, пройдусь по этому межмикрорайонному общественно-торговому центру…

— Не пройдешься ты, только грозишься.

— Доеду!

— Не доедешь! Доедешь до первой остановки, врежешься в ресторан, Вася… Да какой там ресторан — в забегаловку, где чернилом торгуют, и пиши — пропало!

— Плохо, тезка, ты рисуешь… Вот Саня по-другому рисовал! Он верил!

— И с Саней вы пили.

— Не по столько. Мы с Саней постепенно завязывали.

— Завязывали, завязывали и завязали хлопца!

— Беда наша общая… Не одного меня вини… Поглядел бы, как дубасились! — Засмеялся тут же: — Так свадьба-то скоро? Чего ты жмешься? Отвалил бы для начала. Ты же башлюгу гребешь лопатой…

— Послушай, парень, — сказал Мокрушин, когда Нюша пошла за вторым, женись ты на ней. Счастлив будешь… Ты заметь, как глядит-то она на тебя.

— Так это поначалу, — усмехнулся Акишиев.

— Нет, не скажи! Так баба глядеть просто не может… А та… Ты, брат, в той ошибешься…

Акишиев молча доедал первое.

— Чего молчишь-то? Чего ты ей должен? Слыхал нечаянно я твой разговор… Пустое! Ты той ничего не должен! А этой, возьми и отдай все.

— Нельзя тоже на несчастье строить счастье.

— Бесполезное говоришь. Не для Клавки это.

— Все равно — человек она.

— Ты, что же? Так на каждой женился?

— В том и беда, что не на каждой.

— Или ты в самом деле святой, или дурак.