Очередная попытка контратаки едва не стоила мне жизни, я в последний момент отпрыгнул назад и кончик меча послушника чиркнул меня по груди, разрезая прочнейший пуленепробиваемый материал, как раскаленный нож — подтаявшее масло.

Я отчетливо услышал невеселый смех. Будто кто-то в глубине моего сознания горько расхохотался. Да что со мной творится, а?

— Щенок, — выплюнул послушник, остановившийся в паре метров от меня. — Маленький, беззубый щенок. Даже противно тебя убивать. Это недостойно воина… Я мог бы задушить тебя голыми руками. Но… Мне пригодится твой эфир! — и, с этими словами, «капюшон» прыгнул вперед.

Я ждал этого момента. Еще в прошлый раз я подметил, что брандовский прихлебатель останавливается, чтобы процедить несколько пафосных фраз, подобно злодею из плохого боевика вовсе не из любви к искусству. О, нет. «Капюшон» был старше и тяжелее, он был подготовлен куда хуже, чем носитель, он выдыхался, и делал паузу для того, чтобы перевести дух. А значит, на этом можно было сыграть.

Понимая, что делать, действовал я значительно увереннее. Я делал упор на маневры и уклонения, блокировал черный Клинок только когда других вариантов вовсе не было, а в атаку соваться даже не пытался. Моей задачей было вымотать противника, который, видя, что его атаки не достигают цели, злился и вкладывал в каждый удар все больше силы. И вот, наконец, увидев, что «капюшон» замедляется, я собрался и пошел в атаку сам.

Мне удалось сделать длинный, глубокий выпад, совершенно не профессиональный и абсолютно отчаянный — и он достиг цели. Точнее, почти достиг. В последний момент послушник успел повернуть корпус, и вместо того, чтобы проткнуть его клинком насквозь, я лишь слегка зацепил кромкой бок «капюшона». Взвыл от боли, тот отмахнулся мечом, едва не лишив меня руки и схватился за бок, из разреза на котором, вместе с кровью, выплеснулись клубы дыма. Рот послушника исказился в жуткой гримасе, и, отняв руку от раны, он резко выбросил ее вперед.

Мощный удар сбил меня с ног и швырнул на скалу за спиной. Я не успел сгруппироваться, со всего маха приложился затылком о камень… И поплыл. Сознание ускользало, я чувствовал, что еще секунда — и провалюсь в темную пелену беспамятства. И именно в этот момент я снова услышал смех. На этот раз — радостный, торжествующий.

«Ну, наконец-то!», — отдалось эхом в мозгу, а в следующий миг я легким движением вскочил на ноги. Вот только… Вот только я готов был поклясться, что это сделал не я!

Вспыхнувший, словно голубая молния, Клинок, взметнулся навстречу мечу послушника, парируя его удар, затем левая рука пошла вперед и вверх, и одержимый, будто получив воздушный апперкот, взвился в воздух. Тело прыгнуло вперед, рывком преодолело десяток метров, и обрушило на едва успевшего сгруппироваться врага настоящий шквал резких, сильных ударов. Это походило на прекрасно отрепетированный, захватывающе красивый в своей смертоносности танец — вот только вел в нем явно не я.

Я продолжал видеть происходящее своими глазами — но тело подчинялось не мне. Сейчас я был лишь сторонним наблюдателем, который по собственной воле не мог ни моргнуть, ни выдохнуть. Отточенные приемы, плавные движения, полное отсутствие сомнений… То, чем я в теле Дэймона похвастаться, увы, не мог. С каждым ударом, с каждым выпадом становилось понятно, что послушник проигрывает, теперь уже он отступал, лихорадочно пытаясь обороняться. И получалось это у него значительно хуже, чем у меня совсем недавно. Черный балахон был прорезан уже в нескольких местах, из них сочилась кровь вперемешку с черной дымкой, капюшон слетел, открыв лишенную волос, покрытую уродливыми шишками, голову, а в глазах послушника плескался страх.