— Аминь! Истина, да будет так! — прогудел загробным голосом Каменский со своего места на первой парте.

— Каменский! не юродствуйте! — осадил его батюшка. — А вы, Флуг…

Но отцу Капернауму не суждено было и на этот раз докончить своей фразы. Дверь широко распахнулась и в класс ариан пулей влетел или, по выражению гимназистов, «вонзился» Луканька.

Глава II

На допрос к директору

Мартьян Иванович Луканов, инспектор классов N-ской гимназии, имел целых три прозвища, не в пример прочим. Звали инспектора «тенью отца Гамлета» за его чрезвычайно худую, как у скелета, костлявую фигуру, на которой точно на вешалке болтался форменный вицмундир. Звали еще почтенного Мартьяна Ивановича «Иродом» за его хроническое, упорное преследование гимназистов и, наконец, «Луканькой». Последнее прозвище являлось самым общеупотребительным и распространенным. По первому же взгляду, кинутому на инспектора, отец Капернаум понял, что предчувствие не обмануло его, что у ариан доподлинно что-то стряслось и весьма нешуточное. Худое, сухое и дряблое лицо инспектора все прыгало от волнения. Грязновато-серые баки вздрагивали… Губы тряслись… В его левой руке была внушительных размеров штрафная тетрадка, «послужной список», как прозвали ее гимназисты, вся испещренная фамилиями провинившихся учеников, подлежащих взысканию за всякого рода сложные и несложные проделки и проступки, «вольные, яже невольные».

В другой руке Луканька держал карандаш, нервно постукивающий о толстую обложку «послужного списка».

— Простите, батюшка, — произнес он, наскоро подходя под благословение к священнику, — но я по приказанию директора принужден отозвать троих учеников с вашего урока. Дело требует безотлагательного выяснения.

И Луканька кинул на батюшку многозначительный взгляд.

Отец Капернаум только молча наклонил в ответ свою великолепно расчесанную голову. Инспектор торопливо подбежал к партам, и бегая по промежутку между рядами скамеек, выкрикивал фальцетом:

— Радин… Гремушин… Комаровский… пожалуйте к директору.

Названные гимназисты поднялись со своих мест и бодро зашагали на середину класса. Радин спокойно и величаво, красивый и гордый, как греческий Адонис, Гремушин своей быстрой, нервной и припрыгивающей походкой, Комаровский, чуть раскачиваясь на длинных ногах, навлекших на него второе прозвище «вешалки» со стороны его однокашников-гимназистов.

Когда Комаровский, невозмутимо-спокойный и мрачный, по своему обыкновению, поравнялся с партой, на которой сидел Каменский, Миша не выдержал и, повернув к нему свое светлоглазое, смеющееся лицо, незаметно воздел руки к небу и замогильным голосом прогудел:

— Помяни мя, егда приидешь во царствие его!

Кто-то неожиданно фыркнул.

Кто-то прыснул от удовольствия и в результате фамилия Каменского очутилась мгновенно в «послужном описке».

— Так будет с каждым, кто осмелится нарушить тишину в классе! — торжественно возвестил Луканька, высоко потрясая карандашом.

— Вот чэловэк! — прозвучал заглушенный гортанный голос мурзы из рая, — сколько нашей крови высосал… а все тэн-тэнью ходит… Ночью испугаться можно, когда на дороге попадется… Корм нэ в прок!

Луканька, по счастью, не слышавший последнего замечания, вышел, сопровождаемый тремя названными учениками из класса.