Он осторожно попытался вытащить ногу, но сухая птичья лапка держала крепко.

Он глянул вниз.

Старик, сидевший на потрепанном коврике, таком вытертом, что узор едва угадывался, с надеждой вернул ему взгляд.

— Миша! — беспомощно позвал Гиви, — Миша! Чего он хочет?

— Чтобы ты купил что-нибудь, — пожал Шендерович плечами.

— А… что?

На крохотном коврике ничего не было. Кроме остроносых шлепанцев, чисто символически водруженных на заскорузлые бурые пятки. Еще имелись плотные черные… шальвары? — гадал Гиви — и выцветшая, когда-то красная жилетка, милосердно прикрывающая голую цыплячью грудь. В сморщенном ухе болталась потемневшая от времени серьга в форме полумесяца.

— Колоритный туземец, — уважительно сказал Шендерович. — Теперь таких уже не делают.

Старик с ловкостью бродячего фокусника извлек из ниоткуда потертую войлочную сумку и широким жестом вывалил ее содержимое на коврик у ног Гиви.

— Э? — Гиви вновь обернулся к Шендеровичу.

— Хлам, — махнул рукой тот. — Пыль веков.

На коврике материализовались несколько разнообразных кинжалов — старик ловким, каким-то очень профессиональным движением по очереди выдернул их из ножен и покрутил в воздухе. Металл тускло отблескивал на солнце — ничего общего с начищенными ятаганами на пестрых прилавках. Прежде, чем очередной кинжал вновь скрывался в ножнах, Гиви успел заметить, что все они подозрительно иззубренны, покрыты пятнами не менее подозрительной ржавчины.

— Он их что, из музея спер?

— Какой музей? Кто на это польстится?

— Мисиниз… эфенди… — повторил старик.

— Э? — Гиви вопросительно глянул на Шендеровича.

— Типа «купи, пожалуйста», — не совсем уверенно ответил тот.

— Настоящие? Эти — настоящие?

— Настоящие, — вздохнул Шендерович. — Уж не знаю, кого он ими резал…

Один кинжал был все-таки хорош — ножны в серебряной оковке, бело-голубое лезвие с дымчатым узором по клинку. Гиви невольно залюбовался. Таким кинжалом поражают врага в трусливое сердце, разрезают путы на запястьях прекрасной полонянки… что там еще, э?

— Дамаск! — гордо прокаркал старик. — Дамаск!

Ах Дамаск, благословенный город, где порою в ночи на скамье у фонтана можно встретить прикорнувшего Гаруна-Аль-Рашида, где бредут по раскаленным камням верблюжьи караваны, лелея в тяжелых тюках шелка и хну… наклонись ко мне красивым станом, о Лейли… и ты, о луноликая Зейнаб…

— Сколько? — не выдержал Гиви. — Эт-та… бука но дура? Хау мэни, короче?

Старик был, должно быть, прирожденным полиглотом, потому что тут же стремительно выбросил вверх три пальца.

— Это чего? — обернулся Гиви к Шендеровичу.

— Три, — пояснил тот.

— Чего — три? Доллара? Рубля? Чего? Э — обернулся он к старику, — сри бакс, э?

И тоже зачем-то выбросил три пальца.

Какое-то время они со стариком молча таращились друг на друга.

— Хаир сри бакс, — сурово отрезал старик. — лира… учюз бин лира…

— Учбин, — согласился Гиви, — ага…

— Учюз бин, — старик заскрипел зубами. Звук был страшный.

— Ладно-ладно, — испугался Гиви, — учюз так учюз. Миша, что он сказал?

— Три тысячи лир он сказал, — рассеянно пояснил Шендерович.