Изменить размер шрифта - +
Папа уехал во Псков неделю назад, сразу же, как только все устроилось с ее общежитием, и провожала она его вроде бы в приподнятом настроении, да и каким же еще могло быть у нее настроение, если все, о чем она мечтала, наконец сбылось? Да она прямо в тот вечер, когда проводила папу, возвращалась к себе – уже к себе! – на Ленинские горы и думала, куда пойти завтра, в Третьяковку или, может, в Музей изобразительных искусств, и даже жмурилась от счастья: вся Москва открыта теперь перед нею, всю ее она обойдет неторопливо, подробно, узнавая как старых знакомых дома и памятники, о которых столько читала!..

И когда же это вдруг началось – вот это, что происходит с ней сейчас?

– Глафира, вот твое мороженое.

Глаша оторвала взгляд от яблони, которую довольно бессмысленно рассматривала, погрузившись в свои невеселые мысли. Яблоня выглядела в университетском парке какой-то нечаянной, хотя их здесь было много, и даже зеленые яблочки проглядывали в их листве.

Перед лавочкой стоял Миша и протягивал ей эскимо, которое подтаивало у него в руках.

– В стаканчике не было, – сказал он. – Только на палочке.

– Спасибо.

Глаша вздохнула.

– Оно тоже вкусное, – заверил он.

Миша Ефанов был Глашиным однокурсником; они вместе сдавали вступительные экзамены. Он тоже приехал на учебу пораньше, и они оказались едва ли не единственными обитателями общежития. Мишу привезла в Москву мама, и было непохоже, чтобы она собиралась возвращаться обратно.

Мама сопровождала Мишу по пятам и обследовала каждое помещение, в котором ему предстояло находиться во время учебы. Даже в столовую, еще не открывшуюся, она пыталась заглянуть, чтобы выяснить, чем собираются кормить ее мальчика. Хотя чем могут кормить в студенческой столовой? Тем же, чем и везде, – практически ничем.

Заодно мама преследовала и Глашу – похоже, надеялась, что та станет присматривать за Мишей в ее отсутствие.

– Как вы будете жить, не представляю! – восклицала она каждый вечер, оставляя Мишу перед дверью общежития; сама она устроилась у дальних родственников, но уходила к ним только ночевать. – Вы же с голоду умрете! В продуктовых – как Мамай прошел.

– Да ведь всюду так, – пыталась вставить Глаша. – У нас во Пскове то же самое. А у вас в Феодосии разве лучше?

– В Феодосии, конечно, с продуктами хуже, чем в Москве, – соглашалась Мишина мама. – Но там я, по крайней мере, всех знаю, весь город обшиваю и все могу достать. И бабушка у нас в Насыпном живет, огород у нее свой, все свежее оттуда привозим. А здесь что? Здесь вы себе гастрит наживете в первом же семестре.

Все это было, может, и правильно, но очень скучно. Ну что толку размышлять о дефиците мяса, или сахара, или даже молока – в магазинах не было теперь в самом деле почти ничего, – если всеми этими размышлениями дела не поправишь? Да и не так уж это важно вообще-то. Будут и правда обедать в столовой, когда она откроется. Разве это главное?

Глаша была уверена, что ей повезло жить в самое интересное время, какое только может быть. Как раз когда она перешла в старшие классы, жизнь вдруг сделалась такой стремительной, так быстро стала меняться, что только успевай следить за этими необыкновенными переменами.

Мама качала головой:

– Что творится! Ладно Сталин им плох, ну а Ленин, а революция-то чем не угодила? И то мы, выходит, не так делали, и это не этак. Разве можно людям такое говорить?

– Но ведь это правда, – возражала Глаша. – По-твоему, хорошо, что Ленин людей приказывал в заложники брать и расстреливать? Про Сталина я вообще не говорю.

– Расстреливать, конечно, нехорошо… – не слишком уверенно соглашалась мама.

Быстрый переход