– Моя? – удивилась Глаша. – Я об этом не думала…

Она сказала чистую правду, но только сказав ее, поняла, в чем причина этой правды.

Она просто не считала, что ее жизнь уже идет. До сих пор была учеба, родители, подружки, книги, но все это было только детство, а жизнь… Нет, ее Глаша еще только обдумывала, только представляла, какая она у нее будет. Но в мыслях у нее при этом не было, что жизнь ее уже началась.

Да она ведь и не начиналась раньше. Жизнь началась только сейчас, в ту минуту, когда Глаша вышла в тамбур и Лазарь взглянул на нее рембрандтовскими глазами. И все, что происходит теперь, когда они сидят за ресторанным столиком, разделенные темной розой, – это происходит уже не в детстве, а просто в жизни.

Она вступила в жизнь, как в море, и, как море, жизнь оказалась сплошная, единая. Вот началась она, а дальше будет только длиться, длиться, длиться.

Глаша и не предполагала, что граница жизни окажется такой ясной, такой осязаемой, что ее можно будет перешагнуть, как линию прибоя, можно будет потрогать рукой.

Она протянула руку и потрогала пальцем розу. Лепестки отливали темным перламутром.

– Вы очень старательно обдумываете жизнь, Глаша, – сказал Лазарь. – Слишком старательно. Меньше расчета!

– Но я ничего не рассчитываю, – недоуменно проговорила она.

– Я, может, не так выразился. Да, вряд ли вы рассчитываете. Но слишком по-девчоночьи к жизни относитесь.

– Но как же еще я могу к ней относиться? – удивилась Глаша.

– Свободнее. – Его глаза сверкнули. Глаша не поняла, что это сверкнуло в них. – Крупнее. Не так дробно. В ней ведь довольно много непредсказуемостей, в жизни. Жаль будет, если вы окажетесь к ним не готовы. Хотя… – Он улыбнулся. Глаза сразу сверкнули снова, но уже совсем по-другому. – Вы к ним готовы. Не зря же про декабристок читаете. Что-нибудь да поняли.

Глаша не очень поняла, что он имеет в виду. Она была сейчас слишком взволнована, чтобы сосредоточиться.

Вагон качнуло сильнее. Поезд замедлил ход и остановился. Лазарь отодвинул занавеску и посмотрел в окно.

– Станция Дно, – сказал он.

– Здесь Николай Второй от престола отрекся, – машинально проговорила Глаша.

И тут же прикусила язык – вспомнила, как Лазарь заметил, что она переполнена всякими сведениями. Наверное, в этом и состоит дробность ее сознания. Но она ведь правда интересуется историей! И правда представляет, как в действительности происходило все то, о чем она читала в книгах, и переживает за людей, с которыми все это происходило. И что же ей теперь, переделывать свое сознание? Делать его крупным? Но возможно ли это и что это вообще значит?..

Глаша не знала ответов на такие странные вопросы. Все это было слишком смутно, непонятно. Может, слишком взросло?

– А почему вы так рано в Москву едете? – спросил Лазарь. – До первого сентября больше двух недель.

– Надо с жильем устроиться, – объяснила она. – Мы с папой у его однокурсника остановимся, пока с общежитием разберемся.

– А где вам общежитие дают? – спросил Лазарь.

– Еще не знаю.

– Я на Ленгорах жил, – улыбнулся он.

– Вы учились в университете?

Глаша обрадовалась. Если он учился в МГУ, значит, пережил то же, что совсем недавно переживала она. Такое же волнение – вдруг не поступлю? – и такое же ослепительное счастье потом, когда впереди – Москва… Москва!

Эта общность пережитого сразу сделала Лазаря понятнее, даже как-то ближе.