«Веселые семнадцать» хохотали, и Кэрол смеялась вместе с ними. Миссис Джексон Элдер добавила, будто этот Эрик Вальборг признался миссис Гэрри, что «ему ужасно хотелось бы делать модели дамских нарядов». Каково?! Миссис Харвей Диллон как-то видела его и, честно говоря, нашла его очень миловидным. Против этого тотчас восстала жена банкира, миссис Гауджерлинг. Она-то, по ее словам, хорошо разглядела этого парня. Она ехала с мужем в машине, а молодой человек сидел на камне у моста Мак-Грудера. На нем был ужасный костюм, стянутый в талии, как у девушки. Он ничего не делал, но, заслышав автомобиль, выхватил из кармана книжонку и притворился, будто читает, для пущей важности. И вовсе он не так уж красив, а только, как заметил муж миссис Гауджерлинг, довольно изнежен.

Пришли мужья и тоже приняли участие в обсуждении.

— Меня зовут Елизаветой. Я знаменитый музыкальный портной. Женщины падают тысячами к моим ногам… А что, получу я ломтик телятины? — весело орал Дэйв Дайер.

У него оказались в запасе замечательные рассказы о проделках городских подростков. Они засунули Вальборгу в карман тухлого окуня и пришпилили ему на спину плакат: «Я кукла ярмарочного силомера. Лупите, что есть духу!»

Радуясь случаю посмеяться, Кэрол присоединилась к общему веселью и удивила всех, воскликнув:

— Дэйв, вы прямо душка с тех пор, как подстриглись!

Эго была великолепная шутка. Все зааплодировали. Кенникот принял гордый вид.

Кэрол решила непременно пройти как-нибудь мимо лавки Хикса, чтобы самой взглянуть на этого чудака.

В воскресенье Кэрол, ее муж, Хью, дядя Уитьер и тетушка Бесси торжественно восседали рядом на богослужении в баптистской церкви.

Несмотря на постоянные укоризненные напоминания тетушки Бесси, Кенникоты бывали в церкви редко. Доктор говорил: «Конечно, религия-благотворная сила. Она необходима, чтобы держать в узде низшие классы. Это — единственное, что производит впечатление на этих людей и заставляет их уважать права собственности. Теология — неплохая штука. Ее выдумали умные старики, они понимали в этих делах лучше нашего». Он признавал христианскую религию, но никогда не думал о ней, признавал церковь, но редко показывался в ней. Огорчался неверием Кэрол, но лишь смутно представлял себе, во что, собственно, она не верит.

Кэрол же в своем неприятии догматов была непоследовательна, но упорна.

Когда она решилась побывать в воскресной школе и увидела, что учителя предлагают детям размышлять над такой важной этической проблемой, как генеалогия израильских царей; когда она для опыта пошла как-то в среду на молитвенное собрание и слушала, как церковные старосты из лавочников твердят одно и то же, пользуясь первобытными эротическими символами и такими кровавыми халдейскими выражениями, как «омыться в крови агнца» и «бог мести»; когда миссис Богарт хвастала тем, что в детские годы Сая она каждый вечер заставляла его каяться в грехах против всех десяти заповедей, — тогда Кэрол в смятении видела, что христианство в Америке в двадцатом веке так же нелепо, как учение Зороастра, но только без его блеска. Но когда она побывала на церковных ужинах, почувствовала дружелюбие сестер, весело разносивших холодную ветчину и картошку в мундире; когда миссис Чэмп Перри сказала ей как-то, зайдя к ней в гости: «Милочка моя, если б вы знали, какое это счастье обрести вечную благодать!», — тогда Кэрол видела, что за кровавой и чуждой ей теологией кроется нечто глубоко человеческое. И ей приходилось постоянно убеждаться, что все церкви — методистская, баптистская, конгрегационная, католическая, которые в доме ее отца-судьи и потом в Сент-Поле казались чем-то весьма маловажным, далеким от повседневных людских забот, — здесь, в Гофер — Прери, по-прежнему оставались самой мощной из сил, поддерживавших добропорядочность в обществе.