— Боже милостивый, и это вы называете роскошным концом? — усмехнулся Кенникот.

— Какая жуть! Я люблю искусство, но не люблю ужасов, — протянула Ферн Маллинз.

Эрик смутился и взглянул на Кэрол. Она ободряюще кивнула ему.

К концу совещания ничего не было решено.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

В воскресенье Кэрол гуляла с Хью у железной дороги и вдруг увидела, что навстречу в стареньком дождевике идет Эрик Вальборг. Он был угрюм, шел один и постукивал палкой по рельсам. На секунду у нее мелькнуло безотчетное желание уклониться от встречи. Но она продолжала свой путь, спокойно рассказывая Хью о боге, чей голос, по уверениям мальчика, заставлял гудеть телеграфные провода. Эрик поднял глаза. Выпрямился. Они коротко поздоровались.

— Хью, скажи «здравствуйте» мистеру Вальборгу!

— Ах ты боже мой, у него пуговка расстегнулась! — забеспокоился Эрик, опускаясь на колено.

Кэрол нахмурилась, но все же отметила, с какой силой он подбросил ребенка.

— Можно мне немного пройтись с вами?

— Я устала. Присядем вон на те шпалы. И скоро мне уже пора домой.

Они сели на сваленные в кучу старые шпалы — дубовые бревна, сплошь покрытые бурыми пятнами ржавчины, с металлическим отливом в тех местах, где на них опирались рельсы. Хью решил, что здесь тайное убежище индейцев; он ушел воевать с ними, предоставив старшим разговаривать о неинтересных вещах.

Телеграфные провода неумолчно гудели над головой. Сверкающими четкими линиями тянулись рельсы. От цветов поднимался слабый запах. По ту сторону полотна виднелось пастбище, покрытое низкорослым клевером с редкими островками дикой травы, изрезанное коровьими тропами. За этой узкой зеленой полосой в необозримую даль уходило жесткое жнивье, на котором, как огромные ананасы, торчали скирды пшеницы.

Эрик говорил о книгах. Он пылал жаром новообращенного и без конца перечислял заглавия и авторов, останавливаясь только, чтобы спросить: «Вы читали его последнюю книгу? Правда, это страшно сильный писатель?»

Она была ошеломлена. Но когда он стал настойчиво спрашивать: «Ведь вы работали в библиотеке — скажите, я читаю слишком много беллетристики?» — она несколько высокомерно, тоном старшей, дала ему кое-какие советы. Она заметила ему, что он никогда ничего не изучал серьезно. Он перескакивал от одного впечатления к другому. Особенно — она запнулась, но потом собралась с духом — не следует наугад произносить незнакомые слова. Не надо лениться заглядывать в словарь!

— Я говорю словно педантка-учительница, — вздохнула она.

— Ничего подобного! О, я буду учиться! Прочту чертов словарь от корки до корки.

Он закинул ногу на ногу и, нагнувшись, обхватил руками колени.

— Я знаю, что вы хотите сказать. Я кидался от картины к картине, как ребенок, который впервые попал в музей. Знаете, я ведь так недавно узнал, что есть мир, где… где прекрасные вещи имеют значение. До девятнадцати лет я прожил на ферме. Отец — хороший фермер, и ничего больше. Знаете, почему он послал меня учиться портняжному делу? Меня тянуло к рисованию, а у него в Дакоте был двоюродный брат портной, который хорошо зарабатывал. Поэтому он сказал, что шить — это вроде как бы рисовать, и послал меня в мерзкую дыру, какой-то Керлу, где я и занялся этим делом.