Чужак с перекошенным лицом стоял напротив в двух шагах и тоже пытался вскинуть огромный топор, покрытый крупными каплями росы. Он был похож на вставшего из могилы, такой же ослабевший, дрожащий от усилий удержаться на ногах.

    Взревев, Добрыня бросил вперед свое тело. Чужак успел растопырить руки, роняя топор. Они тяжело рухнули на землю, перекатились и, расцепив руки, остались как два извалянных в грязи бревна, не в силах подняться и даже шевельнуть хотя бы пальцем.

    Наверху выгнулся быстро голубеющий свод. Облачка плыли медленно, белые, как овечки. На востоке вспыхнуло красным и оранжевым. Темный край земли заискрился, оттуда пошло бьющее высоко по своду сияние. После томительного ожидания высунулся искрящийся, как раскаленная заготовка меча, краешек солнца.

    Чужак прошипел сипло:

    -  Клянусь этим высоким небом… я еще не встречал более достойного противника…

    -  Если честно, - прошептал Добрыня, - мне тоже такое дерьмо не попадалось…

    -  Но, клянусь этим небом, я все-таки тебя одолею.

    -  Сопли утри, - посоветовал Добрыня вяло.

    Он не чувствовал в своем голосе вражды или ненависти. И не потому, что смертельно измучен, а просто чистое синее небо, уже стрекочут кузнечики, где-то зачирикала птаха, воздух на ночь очистился, наполнился пронзительной свежестью, а вдохни глубже - режет как нож. Или же это впиваются в измученную плоть при каждом вздохе сломанные ребра.

    -  Я вобью тебя в землю по уши, - продолжал Батордз.

    -  Умойся.

    -  Я разорву тебя в клочья…

    -  Онучи замотай.

    -  Я затопчу тебя как муравья…

    -  Давай-давай… Кто воевать не умеет, тот языком горазд. Ты не Фарлаф, случаем?

    Батордз с трудом повернул в его сторону голову:

    -  Кто такой Фарлаф?

    -  Есть у нас в Киеве один… В поле его не видать, но за столом у князя - нет ему равных по силе и отваге!

    Батордз подумал, поинтересовался:

    -  Киев - это что?

    -  Столица мира, - пояснил Добрыня. - А все остальное - деревни в лесах да пустынях. Даже царьграды всякие. И богатыри в нашем Киеве самые лучшие.

    Он чувствовал на себе устремленный взгляд Батордза. После паузы тот поинтересовался:

    -  Ты там - первый?

    -  По силе? Нет, конечно. Ты бы видел Селяниновича или, скажем, Святогора!

    Батордз подумал, произнес негромко:

    -  Твои слова делают тебе честь. Я счастлив, что мне пришлось скрестить оружие с таким доблестным воином. Кто бы ни был тот Селянинович, я не поверю, что он равен тебе в воинской хватке, умении владеть оружием, доблести и благородстве! Разве не так?

    Добрыня нехотя вымолвил:

    -  Просто Селянинович не берется за оружие.

    Батордз кивнул:

    -  Я так и думал. В моем краю тоже иной простолюдин посильнее доблестного воина. Ну и что? Защищаем их мы, а не они нас.

    -  Они нас кормят.

    Батордз стиснул зубы, чтобы не застонать, потянулся и лишь потом, выпустив воздух, произнес высокомерно:

    -  Все-таки я почти рад, что не убил тебя. Хотя, конечно, мог бы.

    Добрыня ощутил, как внутри все сразу ощетинилось.