-  Каким ветром занесло, добрый молодец?

    Голос ее был дребезжащий, но со следами былой красоты. Добрыня собрался с силами, ответил почтительно:

    -  Попутным. Позволь в твоем доме… испить водицы?

    -  Изволь, - ответила старуха. - Сойди с коня, пусть отдохнет. Да и ему найдется мера отборного овса.

    В голове стоял шум, грохотали камни. Страшась свалиться как куль, он с третьей попытки перенес ногу через седло, сполз по горячему потному боку на землю. Ватные ноги не держали, поспешно оперся о плотную тушу Снежка. В глазах красный туман, из которого то выступает, то исчезает доброе старушечье лицо.

    Конь облегченно вздохнул, когда Добрыня кое-как повернулся и попробовал распустить подпругу. Как из другого мира прозвучал участливый голос:

    -  Сильно же тебе досталось, богатырь… Полон выручал аль землю боронил?

    Он стиснул зубы, превозмогая дурноту. По телу прошла дрожь, но удержался, не рухнул. Проползла вялая злая мысль, что за полон или за землю так не бьются, есть ценности выше, но женщинам их не понять, дуры.

    Сбоку что-то толкалось, с грохотом упало на землю тяжелое, как сундук, седло. Конь радостно фыркнул, пошлепал копытами по влажной земле куда-то вдаль, а Добрыня запоздало сообразил, что старуха помогла расседлать коня.

    -  Спасибо, бабушка, - прошептал он. - Водицы…

    -  Присядь вот сюда, кашатик…

    Он сел, чувствуя, что никакая сила теперь не оторвет его отяжелевшее тело от этого седального камня. Старуха все еще двигалась в красном тумане, который то сгущался, то становился реже.

    Когда она вернулась, медленная как черепаха, Добрыня едва удержал в обеих руках ковшик, но пил и пил, и каким-то образом в глазах чуть прояснилось. Земля перестала качаться, как палуба корабля, а старуха теперь выглядела обыкновенной старухой: лицо темное и морщинистое, как печеное яблоко, беззубый рот собран в жемок, одета в кучу тряпок, на ногах, однако, не лапти, а добротные кожаные сапоги, что и понятно: какие лапти среди этого болота…

    -  Добро пожаловать в жилье, - сказала старуха нараспев.

    -  Бла… благодар… ствую…

    Слова давались с трудом. Старуха даже попыталась поддержать его под руку. Добрыня отстранился, едва не упал. Тяжелые подошвы едва отрывались от земли. Ноги внесли в темные сени, где с головы до ног сразу окутали плотные запахи лечебных и колдовских трав, аромат березовой коры и перебродившего сока.

    От широкой печи шел сухой жар. Чугунная заслонка побагровела, в середине проступило красное разогретое пятно. Старуха ухватом поддела крючок, заслонка распахнулась, Добрыня закрылся ладонью, успев увидеть раскаленное жерло, где только младенцев живьем запекать. В руках старухи мелькнул ухват. Пятясь, она с натугой вытащила, захватив рожками, чугунок.

    По комнате потек густой запах гречневой каши. Стол едва не рассыпался, когда бабка грохнула на середку чугунный горшок. Заслонка уже прихлопнулась под своей тяжестью, старуха только набросила ухватом щеколду, поставила в угол и повернулась к Добрыне:

    -  Ну что же ты, добрый молодец? За стол! Налегай на кашу, пока не застыла.

    Добрыня огляделся:

    -  А где бы, хозяюшка, руки помыть?

    Старуха несказанно удивилась:

    -  А что это за ритуал такой?

    -  Да пыль на руках, - пояснил Добрыня. - Грязь, за коня брался, с каликой по дороге здоровался, сопли сиротке вытирал, юрода по голове погладил…

    -  А-а-а-а, - протянула старуха, - то-то гляжу, ты весь не такой.