— И вы не помните, звонил ли ему кто-то в день, когда он исчез, или за несколько дней до этого по поводу машины?

— Нет.

— А как он вел себя в тот вечер?

— Я уже вам говорила. Как обычно. Пришел домой с работы в полчетвертого. У него была ранняя смена. Съел пиццу по-мексикански, выпил кофе и потом все время пролежал в гараже.

— Пролежал?

— И никаких имен?

— Нет.

— И не сказал, где они встречаются?

— Нет.

— И вы не спросили, с чего он вдруг решил ее продавать?

Она слегка взбила волосы и покачала головой.

— Я не вмешивалась в то, что касалось машины. У меня и прав-то нет. И мне было абсолютно все равно, какая у нас машина, главное — чтоб была. К тому же он не сказал, что будет ее продавать, сказал только, что хочет кому-то ее показать. Вовсе не обязательно, что это был убийца. Он мог кого-то встретить по дороге, подобрать кого-то, кто голосовал на обочине, или вообще что угодно, я почем знаю? В этом городе полным-полно психов, а все из-за этого героина, я не понимаю, как вы можете спокойно на это смотреть? Как подумаю про Яна Хенри… Ему ведь здесь расти, а характер у него не слишком сильный, он так похож на отца!

— Сильный характер, — улыбнулся Сейер, — это то, что вырабатывается со временем. Возможно, ему просто понадобится больше времени для этого. Мы просили этого возможного покупателя и через газеты, и по телевидению связаться с нами, — напомнил он ей, — но никто не откликнулся. Он боится. Или же ваш муж солгал, уезжая из дома в тот вечер. Может, у него были какие-то другие планы, или же этот покупатель и есть убийца.

— Солгал? — Она оскорбленно уставилась на него. — Если вы думаете, что у него были какие-то там гнусные тайны, то вы ошибаетесь. Он был не такой. И на стороне у него тоже никого не было. И бабником он не был, честно говоря. И если он сказал, что собирается показать кому-то свою машину, значит, так оно и было.

Она произнесла это так просто и категорично, что Сейер почувствовал: она его убедила. Он задумался и увидел, как в комнату прошмыгнул мальчик и осторожно уселся на пол за спиной у матери, часто моргая.

— Если постараться вспомнить тот день или предшествующие дни, недели, месяцы, вы не заметили чего-то необычного, каких-то отклонений от нормы? Скажем, за шесть месяцев до того, как он пропал и его машина была найдена на стоянке? Может, вы вспомните какой-то случай или какой-то период, когда он казался каким-то не таким, или же был чем-то озабочен? Я имею в виду все, что угодно. Телефонные звонки? Письма? Может быть, он когда-то пришел домой позже, чем обычно, или плохо спал по ночам?

Юрунн Эйнарссон сжевала еще один кусочек сахара; инспектор видел, что она честно пытается вспомнить прошлое. Она склонила голову набок, припоминая что-то, потом отбросила какую-то мысль и принялась вспоминать дальше. Эйнарссон-младший дышал совершенно беззвучно. Уши у него были большие — как у многих детей.

— Однажды вечером в пабе приключился скандал. Ну, я не знаю, может, там все время какие-то скандалы, и на самом деле ничего серьезного не произошло, но там кто-то жутко надрался, и хозяин позвонил в полицию, чтобы его забрали в вытрезвитель. Этот парень, он был одним из товарищей Эгиля, с пивоварни. Эгиль поехал за ним и упросил отпустить его. Он пообещал отвезти его домой. И они согласились. В ту ночь он пришел домой только в полчетвертого утра, помню, что на следующий день он проспал.

— Да? А вы не знаете, что конкретно произошло?

— Нет. Только то, что он напился, как свинья. Не Эгиль, а тот, другой.