В другой раз я поймал ее прежний враждебный, почти ненавидящий взгляд. А через час она была охвачена безумием страсти, в полном противоречии с ее предшествующим настроением.

Она разбирала и чинила мою одежду из сумки, и, сидя по-турецки на матраце, делала старательные, аккуратные стежки. Когда я поблагодарил ее, в ответ она произнесла что-то язвительно-насмешливое, и все закончилось шумным скандалом. В конце концов, она кинулась наружу из пещеры и побежала, сгибаясь под порывами ветра к жилищу Чабби. Она не возвращалась до самой темноты, пока Чабби не привел ее назад, освещая дорогу фонарем.

Чабби одарил меня взглядом, способным испепелить менее выдержанного человека, и холодно отказался зайти на глоток виски. Это могло означать, что он либо болен, либо не в настроении. А затем, что-то неодобрительно бормоча, снова исчез в темноте.

К концу четвертого дня мои нервы были на пределе. Я продолжал размышлять о странном поведении Шерри со всех точек зрения и сделал некоторые выводы.

Заключенная вместе со мной в тесных стенах пещеры, она была вынуждена, наконец, задуматься о том, что ее связывает со мной. Она влюбилась, наверно, впервые в жизни, и ее бунтарский, независимый дух воспротивился этим новым чувствам. Признаться, для меня это также не было весьма приятным переживанием. Я наслаждался краткими периодами любви и раскаянием перед каждой новой ссорой, но с жадным нетерпением ждал, когда же она осознает неизбежность своего состояния и полностью покорится ему.

Я все еще пребывал в ожидании этого счастливого момента, когда на пятый день проснулся на заре. Весь остров был охвачен странной тишиной, которая казалась почти мертвой, после рева бури. Я лежал и молча прислушивался, не открывая глаз, однако почувствовал, как Шерри пошевелилась возле меня. Я повернул голову и посмотрел ей в лицо.

– Шторм кончился, – тихо произнесла она и поднялась с постели.

Бок о бок мы вышли из пещеры навстречу раннему свету солнца и замигали, глядя на опустошение, оставленное бурей. Остров походил на поле сражения периода Первой мировой войны. Буря сорвала с пальм листву, и голые стволы, устремленные в небо, имели какой-то трагический вид. Земля под ними была густо усеяна ветвями и кокосами. Над все этим царила тишина. В воздухе не было ни какого движения, небо было бледно-голубого цвета и затянутое дымкой из взбаламученного песка и мелких морских брызг. Анджело и Чабби показались из пещеры, как два медведя, большой и маленький, в конце зимы. Они остановились, оглядываясь по сторонам.

Внезапно Анджело издал клич наподобие команчей, и на четыре фута подпрыгнул в воздух. После пяти дней принудительного заключения, его животный дух рвался наружу. Он, как борзая, пустился бежать через пальмовую рощу.

– Кто последний прыгнет в воду, тот фашист! – крикнул он, и Шерри первая приняла вызов. Она была на десять футов позади него, когда они домчались до пляжа, но в воду бросились уже одновременно, не раздеваясь, и стали бросаться друг в друга пригоршнями мокрого песка. Мы с Чабби последовали за ними размеренным шагом, более подобающим нашему возрасту. Не снимая с себя яркой полосатой пижамы, Чабби погрузил свои окорока в море.

– Хороша водичка, надо сказать, – серьезно произнес он. Я сделал затяжку, куря свою сигару сидя по грудь в воде, а затем отдал остаток сигары Чабби.

– Потеряли пять дней, Чабби, – сказал я, и он тотчас нахмурился.

– Пора приниматься за дело, – проворчал он, сидя в лагуне, облаченный в полосатую желто-малиновую пижаму, с сигарой во рту, похожий на большую коричневую лягушку.

С вершины горы мы окинули взглядом мелководную лагуну, и хотя в воздухе все еще висела легкая дымка поднятого бурей песка, нам удалось разглядеть наш вельбот. Он немного сдвинулся с первоначального места и лежал на дне на глубине двадцати футов.