Воодушевленный выпитым вином и этим своим решением, он рано отправился спать, так как хотел быть в Каза Магни к полудню.

На судне, которое он нанял, не было шлюпки, чтобы высадить пассажира на берег, и когда капитан спустил якорь, собираясь дожидаться его возвращения, Кроуфорду пришлось по пояс в воде пробираться в низких волнах прибоя к пляжу перед Каза Магни; женщина из прислуги Шелли, стоящая на террасе, приветственно махнула ему рукой и дожидалась его в столовой, когда он, пройдя  через покрытые наносами песка плиты первого этажа, поднялся по лестнице.

Служанка, которую как он припомнил, звали Антония, поспешила к нему по укрытому ковром полу. ― Здесь только я и Марцелла, и Джозефина все еще здесь, сэр, ― быстро сказала она по-итальянски. ― Есть какие-нибудь новости о мистере Шелли?

― Он мертв, Антония, ― на том же языке ответил Кроуфорд. ― Его тело обнаружили вчера прибитым к берегу, в двадцати милях к югу от этого места. И Вильямс мертв тоже.

― Боже правый. Антония поспешно перекрестилась. ― Бедные их дети.

Кроуфорд лишь кивнул. ― Они справятся, ― нейтральным тоном сказал он. ― Где сейчас Джозефина?

― В той комнате, что принадлежала мистеру Шелли.

«А после этого ненадолго была ее и моей», ― подумал Кроуфорд, направляясь к закрытой двери. Он тихо постучал. ― Джозефина? Это я ― Майкл. Позволь мне войти, мне нужно кое о чем с тобой поговорить, и там возле дома… нас дожидается лодка.

Ответа не последовало, и он с вопросительным выражением повернулся к Антонии.

― Она сказалась больной, сэр, ― сказала Антония. ― Солнце режет ей глаза…

Кроуфорд повернул ручку и отворил дверь. Занавески на окнах были плотно задернуты, не пропуская внутрь солнечный свет, но он увидел Джозефину, в  ночной сорочке лежащую поперек кровати. Ее потные волосы спутанными прядями обвивали лицо и шею, словно она была утопленницей доставленной сюда на опознание. Окно было открыто, но занавески едва шевелились в стоячем расплавленном летнем воздухе.

На негнущихся ногах он приблизился к кровати и приложил руку к ее лбу. Кожа на нем была сухой, а его глаза достаточно приспособились к полумраку, чтобы он  разглядел, насколько бледной она была.

Он нерешительно потянулся и отвел в сторону влажные пряди волос, облепившие ее горло. На белой коже отчетливо виднелись две красные отметины укуса.

«Нет, ― спокойно, почти обыденно, хотя сердце, словно кузнечный молот, грохотало по ребрам, отметил он. ― Только не это. Этого не могло случиться. Нет»… Он опустился на пол возле кровати, и понял что плачет, только когда осунувшееся лицо Джозефины затуманилось и растворилось в узоре штор, словно лицо, угадываемое в смятых контурах постельного белья, исчезающее, стоит лишь немного подвинуться.

«Только не теперь, ― думал он, ― не теперь, когда я, наконец, освободился от ламии, теперь, кода мы с Джозефиной слишком стары и разбиты, чтобы снова взбираться на Альпы»…

Он сморгнул слезы и увидел, что ее глаза чуть-чуть приоткрыты, косясь на него сидящего снизу. ― Дорогой! ― прошептала она. ― Приходи сюда ночью. Мы все еще можем быть все вместе… Ее губы изогнулись в натянутой улыбке.

И тогда он бросился бежать, перепрыгивая по две ступеньки за раз, а потом его больная нога подвернулась, и он скатился вниз на усыпанный песком пол первого этажа, вывихнув лодыжку и крепко приложившись головой о каменные плиты.

Он вспомнил насылающее безысходность поле, что словно дозвуковая вибрация висело над вершиной Венгерн. В этот миг он всем своим существом жаждал еще раз окунуться в его гнетущую трясину, так как боялся, что ему недостанет силы характера, чтобы застрелиться, или принять яд, или прыгнуть с высоты, без такой посторонней помощи.